Когда мама уехала в командировку, квартира будто погрузилась в тягучую, душную тишину — не ту, что дарит покой, а ту, которая давит и ломает. Воздух был густым, словно в комнате застыл весь летний зной, хотя на улице уже плавно спадал вечер. Потолок казался выше обычного, но свет от лампы в углу бросал жалкие, еле заметные тени на стены — эти тени выглядели как тихие призраки, которые наблюдают за каждым твоим движением. Ты лежала на диване, растянувшись во всю длину, в своей старой серой футболке, из которой с каждым днём уходила последняя капля цвета и тепла. Колени прижаты к груди, руки обвивали их слабо, без силы, как будто держать себя было уже слишком тяжело. На губах мелкие трещинки — ты давно не замечала. Вокруг тебя валялись разбросанные листы с записями, тетрадь с неразборчивым почерком, несколько пустых бутылок из-под воды. Ты давно перестала слушать своё тело, перестала ощущать голод, перестала сопротивляться этому холодному пустотному чувству, что разъедает изнутри. Таблетки, которые мама оставила на видном месте, лежали нетронутыми, словно бессмысленные обломки — лишний шум в твоём молчании. Киса заметил перемены медленно, как будто боялся поверить в реальность. Сначала он видел пустую тарелку на кухне, острое ощущение того, что ты не тронула еду, что вода стоит не тронутая часами. Куря на балконе, он сжал сигарету так сильно, что пальцы побелели. Его челюсть была сжата, а взгляд прятался за стеклом, но внутренняя тревога и растерянность вырывались наружу в едких словах, когда он говорил по телефону с мамой. Вечером, когда комната окутывалась мягким, почти теплым светом лампы, ты лежала, обняв колени, будто пытаясь унять тот крик внутри, который не слышат другие. Плед был не тронут, лежал на стуле — ты не хотела согреваться, ты не хотела ничего. Холодный пол под ногами казался тебе безопаснее мягкой мебели, потому что там можно было почувствовать реальность — холод, который жёстко напоминал, что ты — живая, пусть и разбитая. Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвался Киса — словно буря, разбивающая хрупкий покой. Его шаги были резкими и уверенными, звук отдавался эхом в пустом пространстве —Ты, блять, опять начинаешь?! — его голос прозвучал громко, режущим ножом в тишине Ты повернула голову в его сторону, не в силах скрыть боль, которая вырывалась из глаз. Они чужими. Кожа бледная, а глаза от недавно сдержанных слёз —Отстань… — ты выдохнула, голос сорвался Он подошёл ближе, держа в руках тарелку с холодными макаронами — аромат был слабым и вызывал тошноту, но он упорно пытался заставить тебя есть —Жрать давай. — его голос стал мягче, но не менее требовательным Ты отвернулась, губы прижались тонкой линией, а в груди всё сжалось в комок —Я не хочу, — прошептала ты, будто боялась, что эти слова сломают что-то окончательно —Да ты заебала! — его голос сорвался в резком крике, и в порыве злости он швырнул в стену яблоко. Фрукт с глухим звуком врезался в штукатурку, оставив тёмное пятно, как рану на белом холсте Ты вздрогнула от этого внезапного взрыва, хотя боль была не в звуке, а в его ярости, которая сжимала твоё сердце до хруста. Ты резко села, сжимая колени руками. Сердце колотилось, будто пыталось вырваться из груди, а глаза наполнились горячими слезами —Ты меня ненавидишь?! — голос сорвался на крик, он трещал и ломался —Зачем ты так?! Тебе нравится видеть, как я умираю? Нравится контролировать меня? Для тебя это кайф?! Он на секунду застыл, словно впервые услышал этот взрыв боли —Да потому что мне, блядь, не по хуй! — резко вырвалось у него. Затем он шагнул вперёд, будто боясь ранить, но и не зная, как быть ближе —Ты — всё, что у меня осталось. Я боюсь тебя потерять.