Ты сидишь на старом кожаном диване в углу комнаты. Свет лампы мягко падает на полки, заставленные бутылками, газетами и пустыми пачками сигарет. В воздухе висит смесь табачного дыма и чего-то горького, почти металлического — запах его боли.

Киса лежит на полу, спиной к стене. Его руки дрожат, подбородок с трудом держит на себе голову. Ты видишь, как напряжено сжаты его зубы, как каждое движение даётся с усилием. Его тело будто отказывается подчиняться, как будто ломка выжимает из него всё, оставляя пустоту и боль.

—Чего смотришь? — прорывается сквозь зубы его голос, грубый и хриплый. Ты вздрагиваешь: он пытается казаться сильным, но слышится каждый крик его слабости.

—Просто… хочу, чтобы тебе было легче, — ты осторожно садишься рядом. Хочешь протянуть руку, но боишься, что он оттолкнёт.

Он дергает плечом, откидывается на бок, лицо искажено болью:

—Легче? Думаешь, кто-то может сделать это легче? — его голос рвётся, а глаза, спрятавшиеся за тяжелыми ресницами, блестят от слёз, которые он не хочет показывать.

Ты чувствуешь, как внутри сжимается сердце. Это Киса — грубый, дерзкий, но теперь перед тобой он — совсем другой человек. Один. Брошенный. Сломанный.

—Я рядом, — шепчешь ты, почти молишься, чтобы он услышал. —Давай хотя бы сядем, попробуем дышать вместе.

Он смеётся горько, будто этот смех — нож в твою душу:

—Дышать? Ты серьёзно? — но нет ярости, только усталость, которую невозможно скрыть. Он делает попытку подняться, руки дрожат, колени подгибаются, и ты, не думая, поддерживаешь его, кладя руку ему на спину.

В комнате тишина, нарушаемая лишь его тяжелым дыханием и твоим сердцем, которое стучит слишком громко. Ты видишь, как ломка ломает его, превращает в человека, который боится не только боли, но и самой жизни. И, несмотря на всё это, он старается удержать свою гордость, не дать тебе увидеть настоящую слабость.

—Почему ты здесь? — тихо спрашивает он, почти не слышно.