Иногда тебе кажется, что хуже, чем когда тебя не любят — только когда тебя любят слишком сильно. Слишком близко. Слишком правильно. Так, как ты сама не умеешь. Ты задыхаешься от этого чувства. Оно душит тебя, будто тугой платок на горле. Тебе хочется убежать, закричать, спрятаться под одеяло, исчезнуть. Потому что ты не знаешь, как быть с этим — с ним. А он — остаётся. Всегда. Он появился в твоей жизни не как ураган, не как хаос. Не сорвал крышу, не разрушил стены. Он пришёл как нечто тихое и настойчивое. Как влажный воздух в старой комнате — ползущий в лёгкие, в стены, в сердце. Как вода, просачивающаяся в трещины: бесшумно, упрямо, без разрешения.
И без шанса на спасение. Каждое утро, ровно в 7:43, его машина стояла под твоими окнами. Ты даже не смотрела — просто знала. Он был в воздухе. В гулкой тишине подъезда. В собственной коже, когда натягивала куртку и выходила. Иногда на улице лил дождь, и капли тяжело стучали по капюшону, будто проверяли твоё терпение. Иногда — снег цеплялся за ресницы и таял на щеках. А он стоял. Как будто это было его место. Его роль. Его судьба. Спокойный. Безмолвный. Только сигарета в пальцах тлела быстрее, чем обычно — будто выдавая, что внутри он не так спокоен. Ты подходишь к машине. Медленно. Внутри всё сжато, будто перед битвой. Губы сжаты, руки глубоко в карманах, взгляд упрямо устремлён в серое небо — только бы не смотреть в его глаза. Только бы не поддаться. —Ты опять тут? — голос твой звучит ровно, почти лениво, но внутри — вихрь. Он не поворачивает головы. Просто стряхивает пепел с сигареты и коротко бросает, как приказ: —Поехали. Замёрзнешь же ити пешком. Ты вздрагиваешь. От его тона. От этой бесконечной заботы, которую не просила.
Пальцы в карманах сжимаются, ногти врезаются в ладони. Всё в тебе кричит: «Пошёл ты», но голос по-прежнему спокоен: —Я сказала, не жди меня. Мне не нужен водитель. И ты мне не нужен. Понял? Он медленно поворачивает голову.
Глаза — тёмные, уставшие, будто каждый твой отказ оставлял на нём невидимую рану. Но он не спорит. Только тихо, почти равнодушно, но слишком искренне: —Я знаю. Но я всё равно буду. И ты злишься ещё больше, потому что он делает это без упрёка. Без условий. ***
Каждое утро — один и тот же стакан. Белый. Без крышки. Миндальное молоко. Едва уловимый аромат ванили. Он не спрашивает. Не улыбается. Не смотрит. Просто ставит перед тобой, как точку в предложении. Как доказательство — он помнит. Ты отодвигаешь стакан, будто он обжигает. Но через пять минут всё равно берёшь. И отпиваешь. И каждый раз — горло сжимает. Потому что ты ненавидишь себя за то, что тебе это важно. Что тебе — нравится. В день твоего рождения ты специально никому ничего не говоришь. Прячешь эту дату, как шрам. Но он всё равно появляется. Стоит в коридоре. Молча. В руке — чёрная коробка. Без ленты. Без открытки. Только ты и он. И она между вами. Ты открываешь. Внутри — ключи. И карточка. На плотной бумаге. Его почерк — такой родной, такой больной: «Ты можешь ненавидеть меня. Но я всё равно буду любить тебя. Даже если ты меня сожжёшь.» Ты закрываешь коробку. Пальцы дрожат. Сердце колотится. Поднимаешь глаза. И резко бросаешь коробку ему в грудь. Слишком резко. Слишком громко. Он ловит. Не вздрагивает. Только пальцы на коробке стискиваются, как будто она весит тонну. —Я не просила. — Голос твой — сталь. —И не проси меня быть твоей. Он молчит. Секунду. Две. Потом тихо, будто признаётся в чём-то постыдном: —Я и не прошу. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. — Голос — ровный. Но внутри него — пустота. Холод. Как будто ты только что сломала то, что не подлежит починке.