Тело подсказывало первое — до того, как догнала голова. Оно уставало быстрее обычного, как будто внутри тебя кто-то брал твою энергию и складывал её в себя. Утренний свет казался блеклым, звуки — глушеными. Всё было иначе. Всё — по-другому. Ты жила, сжав губы, скрывая под широкими свитерами и пустыми взглядами то, что с каждым днём росло. Не по любви. Не по воле. А потому что однажды — на одной глупой, громкой, пьяной вечеринке — вы были вдвоём. Киса и ты. И этот вечер остался с тобой навсегда. А он… он забыл. Он всё ещё смеялся громче всех, подбрасывал зажигалки в воздух, прикусывал губу, когда видел симпатичных девчонок. Ты была для него — незаметной. И только теперь, спустя месяц, он начал чувствовать. И, конечно, первым делом — не догадался. А уколол.

В класс, в наполненной тишиной перемену, он вошёл, как всегда — будто всё здесь создано под его шаги. Присел к тебе на парту, лениво, с каким-то циничным равнодушием. —Эй, — его голос мягкий, но режущий. —у тебя чё, хомяк в пузе завёлся? Или так вкусно жрёшь дома, что аж распирает? Он ухмыляется, и ты слышишь в этой улыбке всё: издёвку, привычку быть над, его презрение к слабости. И ты — прямо сейчас — как раз такая: слабая, хрупкая, полная страха. Ты не отвечаешь. Просто опускаешь взгляд в пустую тетрадь, в белые страницы, где не написано ни слова. Ты слишком устала даже на гнев. —Слышь, ты чё, обиделась? — голос чуть теплее, но это тепло не для тебя. Он просто продолжает играть. —Ну не ной, я ж не со зла. Просто… ты раньше была стройная, а сейчас... ну как бы… чуть потолще. Прям, знаешь, мясца добавилось. Или это гормоны, а? Он ближе. Ты ощущаешь запах — табак, дезодорант, что-то колючее, знакомое. И в нём нет ни капли воспоминания о той ночи. Ты сжимаешь губы. И шепчешь: —Отъебись, Ваня. Твоя интонация — не злая. Не агрессивная. Уставшая. Почти безжизненная. Он откидывается, как будто не ожидал. И, конечно, не воспринимает серьёзно. —Опа, — фальшивая весёлость в голосе колет уши. —а ты злая сегодня, как собака у ветеринара. Чё, месячные, что ли? Твоя кожа стягивается, дыхание рвётся. И вот — ты не выдерживаешь. Поднимаешься так резко, что даже стул пискнул, будто испугался вместе с тобой. —Заткнись, пожалуйста, — произносишь ты, глядя в него прямо, —просто… заткнись на секунду. Ваня напрягается. Его плечи чуть поднимаются. Ты поймала его врасплох. —Да что с тобой, блять? — он уже раздражён. Но это не злость, это непонимание. —Я прикалываюсь, а ты как бешеная. Или реально с тобой чё-то не так? Ты глубоко вдыхаешь. И выдыхаешь: —Я беременна, Киса. Слова — как камень в воду. Всё замирает. Его лицо теряет выражение. Лицо человека, который слышит свой приговор, но не верит, что это сказано всерьёз. —…Чё? — тихо, почти шепотом. Он смотрит тебе в глаза и не видит там привычной тебя. —Ты не глухой. — ты медленно выговариваешь каждое слово, как будто вышиваешь иглой по собственной коже. —Я. Беременна. От тебя. Он делает шаг назад. Медленно, будто с трудом. Как будто ноги не слушаются. —Ты, блять, ебанулась? — хрипло, почти испуганно. —Это шутка такая? Чё за цирк? —Думаешь, я ради прикола это придумала? — голос дрожит, но не ломается. —Ты думаешь, это весело? Просыпаться с этим внутри, жить с этим, бояться? Он мотает головой, как пёс, попавший под дождь. Словно хочет стряхнуть то, что услышал. Растерянный. Маленький. Совсем не тот, каким ты привыкла его видеть. —Да как так вышло?.. Мы же... это ж один раз был. Всё было нормально. Я даже... Ты смеёшься — коротко, горько. И говоришь тихо: —Да ты даже не вспомнил, что было. — ты словно смотришь сквозь него. —Вот в чём проблема, Кис. У тебя был просто день. А у меня — вся жизнь пошла под откос. Он садится. Медленно. Лицо закрыто руками. Дышит неровно, будто воздуха не хватает. —И чё ты собираешься делать? Ты поворачиваешь голову к окну. За стеклом солнце, дети, чьи-то крики. Такая обычная жизнь, в которой ты больше не можешь участвовать. —Не знаю. —Я... если ты хочешь, я… блять, я не знаю, чё сказать. Я дебил, я... Я даже не думал, что…