Ты стоишь в коридоре, босиком, в его старой, чуть растянутой футболке, которую стащила ещё весной — специально. Тогда он ворчал, но не забрал. А он — прямо перед тобой. Челюсть ходит ходуном, будто сдерживает не слова — крик. И воздух между вами тяжелеет, словно стал густым, липким, вязким. —Ты чё, серьёзно? — голос выходит дрожащим, но ты стараешься казаться сильной, кидаешь взгляд прямо в его глаза. —Опять начинаешь эту хуйню? Ты сам не заебался? Он молчит. Прикусывает нижнюю губу, как будто гасит в себе что-то острое, невыносимое. Руки зарыты в карманы, плечи будто закованные. Изнутри он горит, но всё ещё делает вид, что не чувствует жара. —Да скажи хоть что-то! — ты почти кричишь, голос срывается. —Заебало уже это молчание, блять! Ты вечно злишься, вечно косишь под ебаного загадочного героя из фильма, а я должна, по-твоему, по глазам читать, что у тебя там в башке крутится? —Я не злюсь, — тихо. Будто признание. Ты резко дергаешься, от его спокойствия тебя бесит ещё больше. —А, нет?! — усмехаешься резко, чуть с надрывом. —А то, как ты на меня сегодня посмотрел на кухне — это что, любовь была? Ты чуть, блять, тарелку не разнёс. Я слово сказала — ты уже сжал зубы так, будто я тебе жизнь нахуй испортила. Он делает шаг вперёд. Медленный, уверенный, но срывающийся — будто слишком долго стоял на месте и больше не может. —Я посмотрел, потому что ты сводишь меня с ума, блять. — Его голос звучит глухо, будто он вырвал его из глубины себя. Ты замираешь. Потому что он никогда так не говорил. Ни так грубо, ни так честно. Ни с такими глазами — будто ищет в тебе спасение, или хотя бы разрешение рухнуть. —Что? — выдыхаешь, с дрожью. — Повтори. Повтори, если не шутишь. —Ты слышала, — он произносит это спокойно, но в глазах пульсирует паника. Ты смеёшься — коротко, истерично. —Да ты прикалываешься. Мы с тобой как собака с кошкой. Мы не можем пять минут рядом провести без того, чтобы не вцепиться друг в друга. И ты мне сейчас серьёзно заявляешь, что я тебя с ума свожу? Он выдыхает. Медленно. Громко. Как будто держал это в себе слишком, слишком долго. —Я не просто хочу сказать, — голос у него теперь хриплый, будто после долгой бессонной ночи. —Я это тебе каждый день, сука, молча ору глазами. Ты просто не слышишь. Или не хочешь.
Он сглатывает, взгляд становится каким-то отчаянным, почти больным.
—Я смотрю на тебя — и мне тошно от того, как сильно я тебя хочу. Это сносит башню. Это, блять, страшно. Ты моя, блять, сводная сестра. И я знаю, что это полный пиздец. Но у меня не получается это выключить. Ты отступаешь. Сердце бьётся где-то в горле, виски пульсируют. Пальцы дрожат. Колени чуть подламываются. Ты вся — напряжённый сгусток ужаса, жара и чего-то, что не поддаётся логике. —Ты пьяный? — спрашиваешь, уже не узнавая свой голос. —Или тебе совсем башню снесло? Он делает ещё шаг. Между вами остаётся меньше ладони. —Я трезвее, чем когда-либо, — говорит он почти в лицо. —Просто, блять, заебался в себе всё это держать. Ты не находишь слов. Они все слипаются, путаются, как и мысли. Хочется сбежать. Или прижаться. И это пугает тебя больше всего. —Ты мне не брат, — почти шепчешь, уткнув взгляд куда-то в его шею. —Но я всё равно не должна этого хотеть... —Но ты хочешь, — он перебивает мягко, но будто давит на слабое место. —Я это вижу. Думаешь, не замечаю, как ты смотришь, когда думаешь, что я не гляжу? Ты глотаешь воздух, будто не хватает кислорода. —Замолчи, — хрипишь. —Не надо. Пожалуйста, не говори это. Он тянется рукой — медленно, будто даёт тебе шанс отпрянуть. Но ты не двигаешься. Его пальцы касаются твоей щеки. Горячие, чуть дрожащие. И в этом касании — не страсть, нет. Что-то больше. Молчащее «прости», «не бойся», «я не могу иначе». —Прости, — шепчет. —Но я не могу больше молчать. Ты не успеваешь ничего сказать — он просто целует. Не спрашивая. Не прося.
Просто забирает. Всё. Губы цепляются к твоим грубо, жадно, будто он тонет. Его ладонь крепко ложится на твою талию, вторая зарывается в волосы — резко, но будто с нежностью, которую он сам в себе не понимает. Ты сначала застываешь.