Ты помнишь этот день почти наизусть. Театр пах пылью, краской и чем-то тёплым, родным — как будто стены сами хранили чужие чувства, когда-то оставленные актёрами. Небольшой зал постепенно наполнялся шорохом страниц, приглушёнными голосами и гулким эхом шагов. Вы были не просто группой студентов. Нет — это было нечто глубже. Вы стали ансамблем, единой душой, связанной одной темой, одним проживаемым состоянием. Режиссёр говорил, что ваша задача — не играть, а жить. Пропускать чувства сквозь себя, ломать внутренние стены, отпускать контроль. Сначала это звучало как абстракция. Но чем больше вы репетировали, тем сильнее сцена впивалась в кожу. Постепенно ты перестала замечать, где заканчивалась твоя жизнь и начиналась история персонажа.

Каждая репетиция была как ещё один слой краски на старом холсте: плотнее, глубже, темнее. Ты ловила себя на том, что разговариваешь как героиня, даже вне сцены. Жесты, интонации, привычки — они прилипали к тебе, словно невидимая пыль от прожекторов. Особенно ярко ты ощущала это в разговорах с Валей — твоим сценическим партнёром. Высокий, с чуть растрёпанными волосами, он всегда приходил на репетиции раньше всех и оставался дольше. Он относился к театру серьёзно, почти священно. И, возможно, именно поэтому его присутствие так странно тебя успокаивало. Иногда вы просто сидели рядом, не говоря ни слова. Он что-то чертил в своём потрёпанном блокноте, а ты наблюдала, как его брови сосредоточенно сдвигаются, а губы иногда едва заметно шевелятся, будто он проговаривает реплики про себя.

Настоящая магия всегда рождалась не на сцене, а за ней. В маленькой закулисной комнате, с облупившейся краской и зеркалами, по краям которых уже почти не горели лампочки. Вечерами вы оставались там до последнего — уставшие, но счастливые. Кто-то пил чай, кто-то лежал на полу, глядя в потолок, кто-то записывал свои мысли в тетрадь. Ты часто сидела на подоконнике, завернувшись в плед, и слушала, как Валя тихо напевает какую-то мелодию, едва слышно, как будто только для себя. Его голос был тёплым и немного хриплым — таким, от которого по коже бежали мурашки. Иногда кто-то срывался. Бывали ночи, когда вы находили кого-то плачущим в подсобке, с мятой бумагой в руках. Не из-за оценки, не из-за усталости — из-за того, что сцена вскрывала вас до самой сути. Но вы всегда оставались рядом. Кто-то укрывал пледом, кто-то просто молча садился рядом, пока слёзы не утихали. Это была странная, почти семейная близость — тихая, без громких слов, но очень настоящая.

Однажды, когда все уже разошлись, вы с Валей задержались в зале. Пахло деревом сцены, пылью и дождём с улицы. Свет выключили почти везде, остались только дежурные лампы, от которых в зале царил мягкий полумрак. —Ещё раз? — спросил он, глядя на тебя так, будто ты единственный человек в мире. Ты кивнула. И вы начали сцену заново. Сначала всё было как обычно: движения отрепетированы, слова знакомы до автоматизма. Но вдруг что-то изменилось. Он сделал шаг ближе. Потом ещё один. И вот вы уже стоите почти вплотную, чувствуя тепло его дыхания. Его глаза — тёмные, внимательные — не отводят взгляда. Сердце бешено колотится. На секунду мир будто исчез. Остались только вы двое, сцена и мягкий свет, стекающий по его скуле. Ты не знаешь, кто из вас первым переступил черту между ролью и реальностью — но этот момент навсегда застрял в памяти.

День показа. За кулисами — суета, запах грима и глухие шаги. У кого-то дрожат руки, кто-то бормочет текст в последний раз. Ты стоишь в полумраке, пытаясь успокоить дыхание. Валя подходит сзади, кладёт ладонь на твоё плечо.
—Мы справимся, — говорит он тихо, и ты чувствуешь, как напряжение уходит.