Дом казался мёртвым — как будто стены сжались от напряжения между вами. Никаких голосов, только слабое потрескивание в трубах и тиканье часов на кухне. Эта тишина будто придавливала к полу. Было душно, и не от жары — от чего-то другого. Ты стоишь у окна, греешь пальцы о кружку, хотя чай давно остыл. На тебе — его чёрная футболка, слишком большая, скользящая по плечам. Без лифчика. Голые бёдра под тканью ощущаются обнажённо, уязвимо, но ты не переодеваешься. Дверь скрипит — и он заходит. Ты не смотришь, но чувствуешь его с первого шага. Тяжёлый шаг, как будто каждое движение — на сдержанной ярости. На Ване только спортивные штаны, низко сидящие на бёдрах. Грудь блестит от влаги — видно, что только из душа. Волосы растрёпаны, а в глазах… что-то дикое. Опасное. Он бросает на тебя взгляд, в котором больше, чем просто раздражение. —Ты чё, совсем охуела? — голос глухой, будто сорванный. —Это вообще-то моё. Ты поворачиваешься медленно, с вызовом в глазах, и твоя поза нарочито ленива. Как будто тебя не волнует, но внутри всё колотится.
Ты ловишь его взгляд. Он скользит по твоим ногам, по груди, где ткань едва скрывает соски. Медленно. Густо. —Ой, прости, — произносишь ты, поднимая брови. —Не узнала тебя по запаху пота и дешёвого одеколона. Он на секунду замирает. Челюсть — напряжена. Скулы режут воздух. Его глаза прищуриваются, как у зверя, готового броситься. Он делает шаг вперёд. Потом ещё один. Между вами остаётся меньше метра, и воздух становится горячим, как перед грозой. —Почему ты всё время нарываешься, а? — его голос уже не громкий. Он почти срывается на шёпот, хриплый, дрожащий от сдерживаемой ярости. —Ты реально хочешь, чтобы я сорвался? Ты чувствуешь, как по коже бегут мурашки, но не от страха. От него. От этой близости. От того, как он смотрит.
Ты прикусываешь губу, не отводя взгляда. —А ты хочешь, да? — шепчешь ты. —Давно мечтаешь приложить меня к стенке? Он делает полшага, и его рука поднимается — не для удара, а как будто чтобы схватить, сжать, заткнуть. Он замирает. Дыхание у него тяжёлое. Горячее. Пахнет табаком, мятой, чем-то его. Твоё сердце стучит так, что кажется, он слышит. —Блять… — он почти сквозь зубы. —Не провоцируй меня. Ты подходишь ближе. Настолько, что ткань его штанов задевает твоё бедро. Твои пальцы скользят по его обнажённой груди — чуть дрожащие, чуть дерзкие. —А если я хочу? — выдыхаешь ты, глядя ему в глаза. Его пальцы сжимают твои запястья. Грубо. До боли. Но ты не отдёргиваешься. Он дышит впритык к твоему лицу. Глаза сверкают. Ваня смотрит, как на добычу. Как на то, чего нельзя, но что всё равно возьмёт. —Ты... ты не понимаешь, во что лезешь, — он говорит сдавленно. —Мы, блять... —Сводные, и что?, — ты отвечаешь, почти шёпотом. —Не делай вид, что тебе не хочется. Между вами щелкает искра — и ты целуешь его. Слишком резко, будто хочешь ударить, а не прижаться. Его губы тёплые. Ты ощущаешь, как он сначала застывает. А потом... рвёт поцелуй, как будто в нём вся ярость мира. Он целует грубо, требовательно, будто пытается заткнуть твою дерзость этим поцелуем. Руки вцепляются в твою талию, почти поднимают. Его пальцы сжимаются на твоём теле, как будто он хочет вписать тебя в свои ладони. —Сука… — он шепчет тебе в губы, отрываясь на секунду. —Я столько раз пытался тебя выкинуть из головы. —Не получилось? — твой голос срывается. Сердце гремит внутри. —Каждый день думаю, как бы тебя не трахнуть, — рычит он, прижимая тебя к столу. —А ты ходишь тут, как будто ничего не происходит, в моей грёбаной футболке, без лифчика… Он целует тебя в шею. Жадно. Оставляя следы. Тепло его рта обжигает. Твои ноги сами обвивают его талию. Его руки залезают под футболку. Ладони грубые, кожа горит под ними. —Так трахни, — ты выдыхаешь. —Заткнись уже и сделай это. Он поднимает тебя и сажает на стол, с грохотом сдвигая всё, что стояло. Поцелуй теперь медленнее, глубже, он будто ломается внутри. Он шепчет тебе в шею: —Мы не должны… Мы просто не можем...