Ты не сразу поняла, когда всё пошло к чертям. Сначала были милые слова. Тёплые руки. Сообщения по ночам. Он забирал тебя после пар. Гладил по волосам, шептал, что ты любит. Ты верила. Ты смотрела на него, как на солнце — даже когда он начинал обжигать. А потом — она. Лучшая подруга. Та, которой ты рассказывала, как тебе с ним хорошо. Как у тебя внутри всё сжимается, когда он смотрит на тебя. Как ты ждёшь его шагов у своей двери. И вот однажды ты открыла дверь — не в ту минуту, не в том месте. И всё рухнуло. Её руки на его спине. Его дыхание в её шее. Постель, скомканная. Громкий смех — и абсолютная, звенящая тишина в тебе. Ты не закричала. Не ударила. Не сломалась. Ты просто ушла. А потом были дни в комнате. Одиночество. Тишина. Стены, которые давят. Вопросы без ответов. Ты пыталась выспаться, но просыпалась от того, что его голос всё ещё звучал в голове звучит его голос.

Стук. Ты вздрагиваешь. Глухой, нахальный стук по дереву двери — как по сердцу. Несколько секунд — и снова: —Ты дома?.. Я… я просто хотел поговорить… Голос глухой, скомканный, почти умоляющий. Ты сжимаешь ткань толстовки, опуская голову. Не подходишь к двери. Не можешь. Боль — слишком свежая, слишком гнойная. Дверь открылась. —Ты кто, блядь? — голос Хэнка дрожит, как будто он не ожидал, что вместо тебя появится кто-то другой. Перед ним — Киса. Он стоит в дверном проёме, не двигаясь. Плечи расправлены. Под футболкой — тень от мышц. В глазах — ничего. Пустота. Опасная, холодная пустота. Он медленно выдыхает, выпуская сигаретный дым в лицо Хэнку. —А ты кто нахуй такой, чтобы сюда приходить? — его голос тихий. Почти ленивый. Но в этой лености — угроза. В каждом слове — по лезвию. Хэнк пятится на шаг, явно не понимая, что происходит. Улыбка — неловкая, натянутая, почти жалкая. —Я… Я просто с ней поговорить хотел. Я совершил ошибку, мне нужно всё объяснить… Киса медленно наклоняет голову набок, как будто изучает насекомое. —Объяснить? Ты, уёбок, трахнул её лучшую подругу. На чём ты, блядь, собрался строить свои объяснения? На чём, а? — он делает шаг ближе. Хэнк вжимается в косяк. —Я виноват, окей? Я это понял. Мне нужно было… Киса резко перебивает, не повышая голоса: —Поздно ты понял. Её уже нет в том месте, где тебе можно с ней говорить. Понял? Она теперь за моей спиной. А ты — нахуй иди. Прямо сейчас. Он делает ещё шаг. Теперь они почти вплотную. —Пока я вежливый, пока просто словами. Потому что если ты ещё раз к этой двери подойдёшь — у тебя не останется коленных чашечек. Я ясно выражаюсь, Хэнк? Хэнк бледнеет, сжимает кулаки, но быстро опускает руки. Глаза метаются. Он кивает — резко, почти судорожно. —Да, я… я понял. —Пиздуй. — Киса снова выдыхает дым в лицо и отходит назад, будто Хэнк уже перестал для него существовать. Щёлк. Дверь закрывается.

Он возвращается, открывая дверь чуть ногой, как будто не хочет отвлекать тебя своим появлением. В руке — кружка, пар от неё всё ещё поднимается к потолку. —На, тёплый. С липой. Отпустит немного, — говорит он и ставит чашку на пол рядом с тобой. Ты не сразу поднимаешь глаза. Пальцы дрожат. Ты ненавидишь, что дрожат. Он молчит. Просто садится рядом, вытягивая ноги и закуривая. —Знаешь, что самое противное? — вдруг говорит он, глядя перед собой. —Он даже не стыдится. Он боится, да. Но не стыдится. А должен был сгореть от стыда, когда увидел тебя. На коленях стоять, блядь. Не извиняться — рыдать. Ты смотришь на него. Глаза щиплет от злых слёз. —Я не понимаю, как он мог… — шепчешь ты. Голос сорван. —Он же говорил, что любит. Что я для него — всё. Киса бросает на тебя короткий, хмурый взгляд. —Так уёбки и говорят. Всё, чтоб затащить в постель. А потом ищут дырки потеплее. Он не мужчина, милая. И ты не должна из-за него мучаться. Он замолкает. Тишина тянется. Потом он гасит сигарету, встаёт, подходит ближе и, не спрашивая, садится рядом, чуть касается плечом твоего.