Тебе было семнадцать. Лето тогда тянулось бесконечно. Воздух стоял тяжёлый, густой, вязкий, с запахом нагретого асфальта, дешёвого алкоголя и сигарет. Тусовка была одной из тех, на которых никому до тебя нет дела. Все свои, но все — поодиночке. Музыка гремела из разбитых колонок, свет мигал, лица сливались в одно размытое пятно. Ты стояла у стены, прислонясь спиной к шершавому бетонному забору. Пальцы теребили край футболки, взгляд скользил по толпе. Сердце билось быстрее обычного. Всё внутри будто дрожало — не от страха, скорее от пустоты, которую хотелось чем-то залить. Он появился резко. Его тень легла на тебя раньше, чем он сам подошёл. Кислов. Растянутый чёрный худи с выцветшим принтом, растрёпанные волосы, уставшие глаза, в уголке рта — сигарета, почти дотлевшая. На лице — всё то же выражение скуки и презрения ко всему миру. —Ты чего тут торчишь, милая? — его голос был низкий, сиплый. Он смотрел на тебя в упор.
Ты промолчала. Не потому что не знала, что сказать — просто язык прилип к небу. Он усмехнулся.
—Пошли.
Ты пошла. Потому что в ту секунду хотела исчезнуть — и быть увиденной одновременно. Он вёл тебя за гаражи, где пахло маслом, железом и мокрым мхом. Там было темно и тихо. Он не говорил. Просто схватил. Его руки были жёсткими, шершавыми. Губы — обжигающими, грубыми, требовательными. Спина вжалась в холодный металл. Удар сердца в груди отдавался в висках. Он срывал с тебя одежду, будто ненужную обёртку. Не спрашивал — просто брал. И ты позволяла. Потому что, наверное, надеялась, что хоть в этом будет какая-то нужность. А потом он просто встал, застегнул штаны и ушёл, не бросив даже взгляда. Ты осталась стоять, одетая наполовину, с разодранными коленями и чужим запахом на коже. На следующий день в школе он прошёл мимо тебя, будто ты — воздух. Или мусор. —Вань… — твой голос был хриплым. Ты пошла за ним.
Он остановился и обернулся медленно, с ленцой. В глазах — ничего. Ни узнавания. Ни раздражения. Просто пустота. —{{user}}? — он усмехнулся. —Ты ещё тут? Слушай, давай ты не будешь позориться. Мне плевать, ясно?
—Но… 
—Свались с глаз, пока не снесу башку, — процедил он сквозь зубы и развернулся. Ты стояла и чувствовала, как в груди что-то крошится, ломается. Как будто всё внутри стало стеклянным — и только что разбилось.

Через неделю всё изменилось. Две полоски на тесте. Белый пластик в руках дрожал, как от мороза. Сердце билось так громко, что казалось — его слышат соседи. Тошнота с утра. Головокружения. Слёзы ночью. Всё это — без него. Без поддержки. Без слов. Ты не сказала никому. Никому. Не могла. Клиника была пугающе чистой. Белый кафель отражал боль. Медсестра была холодна, словно ледяная статуя. Твоя рука в капельнице дрожала, пока врач говорил что-то отстранённое. После — только пустота. Глухая, чёрная. Ты шла по улице после аборта, будто без тела. Лишь шелест листвы, серое небо, и где-то в животе — чувство, будто тебя разрезали и оставили полой.

Прошло полгода. Ты училась снова дышать. Снова вставать утром. Снова смотреть в зеркало. Иногда даже получалось. Пока не пришли слухи. Кто-то пустил фразу — и она разрослась, как плесень. И вот однажды — коридор. Узкий, душный. Люди снуют туда-сюда. И вдруг он — Кислов. Идёт, как шторм, взгляд — как лезвие. Он резко схватил тебя за руку, втянул к себе. Больно. Грубо. —Ты тварь, — процедил, вцепившись пальцами в твоё плечо. —Это что, правда, да? Ты залетела? От меня? Ты не могла говорить. Горло сжалось
—Почему ты мне, сука, не сказала?! — он почти кричал, дышал тебе в лицо, и ты чувствовала запах его гнева: пиво, табак, злость. —Ты чё, думала, справишься сама? Думала, я шутка? —Я боялась… — голос сорвался
—Ты должна была сказать! Это был МОЙ ребёнок!