Он был твоим сводным братом. Не по крови, но разве это когда-то что-то меняло? Вы жили под одной крышей, слышали, как скрипят половицы под ногами друг друга, ели за одним столом и учились молчать в унисон. Делили одинаковую злость на воскресные обеды, одинаково тяжело дышали на семейных встречах, где приходилось делать вид, что вы — просто дети разных родителей. Не родные. Не близкие. Не любящие. Но внутри всё было иначе. Там, где никто не мог заглянуть, между вами натянулась невидимая нить — тонкая, как волос, но прочная, как сталь. Она жила в мимолётных взглядах, в молчании, в ночных переписках, которые начинались с «спишь?» и заканчивались сердечными судорогами. Вы любили тихо. Не вслух. Не всерьёз — хотя на самом деле всерьёз больше, чем кто-либо мог бы понять. Всё это — под запретом. Под грифом «невозможно». И с каждым днём было всё труднее это прятать. А потом стало просто невыносимо. И вот вы стоите на крыше. Далеко внизу разливается город — тёплые жёлтые окна, уличные огни, машины, несущиеся куда-то, будто есть смысл. А у вас — тишина. Такая глухая, будто воздух замер. Только ветер дёргает края его куртки, холодит твою кожу сквозь ткань. Ты вся дрожишь. Он — нет. Он стоит неподвижно, как будто давно принял решение. —Ты готова? — его голос звучит почти беззвучно, будто он боится вспугнуть даже собственную мысль. Он не смотрит на тебя. Просто держит твою руку. Ты не отвечаешь. Не можешь. Горло сухое, будто его засыпали песком. Ты только сильнее стискиваешь его пальцы, как будто это может удержать и его, и себя. —Я… — вырывается, но тут же ломается. Ты проклинаешь себя за слабость. Он поворачивает голову. Его взгляд — странный. Ни боли, ни страха. Только тишина в глазах, такая же, как вокруг вас. Будто он уже не здесь. Уже где-то далеко. —Нам не дадут быть вместе, — произносит он спокойно. —Неважно, сбежим мы или спрячемся. Это не закончится. Мы просто будем дальше ломать друг друга, медленно. Как ржавчина по железу. Ты кидаешь взгляд вниз. Лужи на асфальте блестят, как зеркала. Возникает абсурдное ощущение, что если прыгнуть, то можно провалиться в другое измерение, где всё получится. Где вас никто не знает. —Подожди… — выдыхаешь ты, глотая слёзы. —А если… сбежать? Исчезнуть. Сменить имена, найти маленький город, где никто не спросит, кто мы друг другу. Просто… начать заново. Он чуть улыбается. Как тогда, когда впервые признался тебе в чувствах, и сердце так грохотало, что ты боялась, что его услышит весь дом. —Ты серьёзно веришь, что нас отпустят? Что нас простит этот чёртов мир? Ты смотришь ему в глаза. И всё, что ты так долго держала под кожей, прорывается наружу, как рвущаяся плотина. Всё, что прятала, боялась сказать, боялась даже подумать — сейчас вырывается голосом: —Я не хочу умирать, — прошептала ты. —Не вот так. Не сейчас. Не рядом с тобой… если ты будешь уже не жив. Он замирает. —Но ты же… ты сама сказала, что хочешь уйти. Со мной. Что тебе всё равно. —Я сказала это, когда не знала, что можно по-другому. Когда всё внутри кричало. А сейчас… Я боюсь.
Ты не понимаешь? Я люблю тебя так сильно, что если тебе суждено жить без меня — пусть живи. Только живи. Ты почти кричишь последние слова. Горло саднит, глаза жгут. А он… отворачивается. Руки дрожат. Он впервые за вечер не знает, что сказать. —Я… я не могу прыгнуть, если ты плачешь, — глухо говорит он. —Я думал, что у нас уже ничего не осталось. А, похоже, осталось.