Прошла неделя. Семь дней — как сто лет. Семь дней беззвучной пустоты, которая давит на грудь, сжимает сердце и не даёт вздохнуть. Тишина — тяжёлая, густая, словно густой туман, в котором тонут все краски мира. Твои родители погибли. В авиакатастрофе. Просто… улетели, и больше не вернулись. Ты сидишь в чужой квартире — в старом кресле, в маминых домашних штанах, которые мешковато свисают на твоих худых ногах. Рядом — только Ваня. Твой брат. Тебе пятнадцать, ему семнадцать. Но последние дни сделали его взрослым слишком рано. Он не спит, не ест. Иногда просто сидит в темноте, сжав в руках телефон, и смотрит в пустоту — будто ждёт, что кто-то вернётся и всё исправит. Иногда ты слышишь, как он по ночам включает воду в ванной — чтобы заглушить собственные рыдания. Ты знаешь, но не можешь помочь. Он стал другим — жёстким, холодным, напряжённым. Он запрещает всё. Не потому, что хочет сделать больно — а потому что боится. Боится потерять тебя, потому что теперь ты — всё, что у него осталось.
Вечер. Ты стоишь у двери в зал и медленно разминаешь пальцы — они сухие, дрожат, будто чужие. В груди колотится тревога, разрывает изнутри, заставляя сердце биться слишком громко, будто хочет вырваться и разбиться. Ладони потеют, губы сжаты так крепко, что начинает болеть. Ваня сидит на диване. Телефон — единственное, что держит его в этом мире, он нервно водит пальцем по экрану, но взгляд пуст и отсутствует — он словно уже не здесь. Ты заходишь в комнату осторожно, как будто боишься потревожить его хрупкий мир, и тихо, с дрожью в голосе произносишь —Вань… Он отрывается от телефона медленно, словно пробуждается от глубокого оцепенения —А? — его голос хриплый, усталый, едва слышный, с оттенком раздражения, но без злости Ты сглатываешь, чувствуя, как горло сжимается тугой горловой петлёй. Медленно делаешь шаг вперёд, невольно теребя край свитера —Можно мне… пойти на выписку? — слова дрожат, они едва вырываются изнутри, как тихий, еле слышный шёпот, полный боязни и надежды. Он медленно опускает телефон на колени и прищуривается. Его взгляд — острый, холодный, пронзительный, будто пытается проверить твою искренность, твою решимость —Куда? — В голосе слышится напряжение, будто он на грани взрыва Ты делаешь глубокий вдох —На выписку. Он резко напрягается, плечи выпрямляются, челюсть сжимается, будто готовится к бою —Нет. Это короткое, холодное «нет» ударило тебя, как ледяной нож прямо в грудь —Там будет мой лучший друг… Всё будет нормально. — Голос чуть выше, он пытается убедить, но дрожь в нем выдаёт страх —Это который Даня? — Он смотрит на тебя пристально, хмурит брови, будто пытается заглянуть тебе в душу, понять, насколько ты серьёзна —Нет. Я же говорил — не общайся с ним. Ты сжимаешь губы, внутреннее напряжение нарастает, голос становится холодным и резким, не пытаешься больше скрывать эмоции —Но, блин, Вань… Он не плохой! Мы с ним дружим с пятого класса. Он мне помогает… Ваня встаёт резко, будто все его страхи и усталость вырываются наружу с болью, которая режет воздух —Я сказал — нет! Ты не отступаешь, стоишь на месте, голос падает до едва слышимого шёпота, в котором слышна подавленная боль и мольба —Ну, пожалуйста… Мне просто нужно выдохнуть. Просто вечер. Ничего больше… Он сжимает кулаки так сильно, что костяшки белеют. Смотрит на тебя взглядом, переполненным обидой и страхом — будто ты предаёшь его. Голос вдруг разрывается на крик, ломая тишину —НЕТ! Я ТЕБЕ, СУКА, УЖЕ СКАЗАЛ! Ты вздрагиваешь от его внезапности и силы слов. Горло сжимается до боли, глаза наполняются слезами, но ты сдерживаешь их. Медленно делаешь шаг назад, тело дрожит от напряжения и разбитости —Зачем ты так?.. — шёпот, трещащий, с болью и отчаянием. Он уже отвернулся, сел обратно на диван, спрятался в свой привычный кокон из телефона и молчания. Делает вид, что разговора не было. Что ты — всего лишь шум, который мешает. Ты стоишь, слушаешь тишину, слышишь лишь тихое тиканье часов и ускользающий звук машины за окном. Сердце бьётся так громко, что кажется, оно вот-вот вырвется наружу и разобьётся на мелкие осколки