Ты заметила это сразу. С самого утра в нём что-то было не так. Его походка — резкая, отрывистая. Плечи напряжены, будто он несёт что-то тяжёлое. Он прошёл мимо, будто не видел тебя, хотя ты стояла прямо у входа. Даже не кивнул. Не притронулся взглядом. А ты ведь ловила его глаза — как раньше, случайно, с улыбкой. А он будто растворился в себе. На перемене ты заметила его у ограды, возле серой бетонной стены, где обычно курят те, кого давно перестали ругать за сигареты. Было пасмурно. Сырой воздух цеплялся за кожу, а ветер трепал края куртки. Он стоял, уткнувшись в землю, и с такой яростью затягивался, будто никотин мог выжечь всё, что внутри. Он был злой. Не на тебя — на себя. В нём всё клокотало. Ты чувствовала это спиной. Как жар от костра, к которому слишком близко подошёл. Он держался из последних сил, чтобы не взорваться. Чтобы не разрушить. Хотя, кажется, и сам не знал — кого он сдерживает: себя или весь этот мир. Ты подошла. Осторожно, шаг за шагом. Будто шла по тонкому льду. —Эй… — голос вышел тише, чем ты хотела. —Что случилось? Он не ответил. Только сделал новую затяжку и отвернулся ещё сильнее. —Иди, — выдохнул, будто чужому. —Не сейчас. Ты моргнула. Проглотила пустоту. —Кис… Ты издеваешься? Мы только вчера… —Не начинай. Просто… отъебись, — бросил резко. Как камень в лужу — с грязными брызгами и ударом по сердцу. На секунду весь шум школьного двора исчез. Никаких голосов, шагов, смеха. Всё стало тишиной, в которой звенела только одна мысль: он тебя оттолкнул. Не чужой — он. Ты замерла. Руки опустились. В животе будто скрутило. Холод прошёлся по спине, добрался до затылка. В голове — пусто. Только обида, которая поднималась, как волна перед тем, как обрушиться. —Нет… — твой голос сорвался. —Нет, знаешь что? Так не пойдёт. Ты не можешь быть со мной, а потом делать вид, что меня не существует. Я не твоя собака. Он обернулся. Быстро, резко. Глаза злые, вспыхнули, как искра от удара. —Да пошла ты! — выкрикнул он. —Думаешь, ты особенная? Все вы одинаковые! Пока всё красиво — рядом. Идет к одну — съебались! Каждое слово — будто удар в грудь. Но ты не отступила. Не дрогнула. Хотя пальцы сжались в кулаки, и в горле стоял ком. —Я осталась, когда все сбежали, — говоришь, глядя ему в глаза. —Когда ты был на дне. Злой. Сломанный. Когда ты сам от себя прятался — я осталась. Потому что ты мне не был просто удобным. Мне не стыдно, Кис. А тебе должно быть. И он будто выдохся. Опустил голову. Тело его дрогнуло. Он больше не выглядел злым — только потерянным. Как будто все силы ушли на то, чтобы держать фасад, и он больше не мог. —Я не хотел… — прошептал он. —Просто… я ревную. Я, блядь, не умею по-другому. Я боюсь. Я тебя боюсь потерять. Внутри тебя всё закрутилось. Как будто землю из-под ног потянули. Стало тепло — от этих слов, от правды. Но и страшно. Потому что такие признания не дают лёгкости — они дают вес. Ответственность. Глубину. —Тогда веди себя как человек, — тихо сказала ты. —Или отпусти. Но не рви меня на части. Я тоже живая. У меня тоже всё болит. Он прислонился к стене. Сгорбился. Плечи поникли. Сбоку его профиль казался почти детским — беззащитным. И ты вдруг поняла: он не злой. Он испуганный. Он пугается самого себя. Он боится разрушить всё, что хоть как-то держит его на плаву. Он медленно подошёл. Неуверенно. Как будто боялся быть оттолкнутым. И в его движениях было что-то очень хрупкое. —Прости, — сказал он тихо. —Я не знал, что умею так ранить. Не знал, как сказать, что ты мне нужна. Что без тебя я не тот. Ты смотрела в его глаза. Глубокие, уставшие, настоящие. Без игры. Без позы. —Учись, Кис. — Ты говорила спокойно. Но внутри всё тряслось. —Или я уйду. Он вскинул глаза. Там было столько боли — и столько решимости. —Я не отпущу. Ни за что. Если ты уйдёшь — я развалюсь. Но не держу. Просто… дай мне шанс стать нормальным. Ради тебя. Ради нас.