Пятнадцать лет. Весь мир — как в мутной луже. Ты сидишь на диване, колени поджаты, мама сияет от радости. Совсем скоро ты будешь жить по одной крыше с её новым хахалем и его сыном. —Мы теперь живём вместе! Киса. Здоровый, с кривой ухмылкой, в чёрной толстовке и грязными кроссами. Весь вид — «мне на всех похуй»
Он заходит в твою комнату, озирается, будто в клетке бомжа, и с ходу —Это чё за бабский срач? Я тут жить не собираюсь. Где моя сторона? Ты молчишь. Он швыряет рюкзак на пол, выдвигает ящик и с лязгом пихает туда свои вещи. Говорит с нажимом, через зубы —Слушай сюда, малолетка. Не трогай мои вещи. Не включай эту свою тупую попсу. И не выёбывайся. Будем жить — как соседи. А не как «родные». Я тебе не брат, ты мне не сестра. Всё. Поняла? Ты киваешь. Медленно. Внутри — как будто кто-то ударил кулаком в солнечное сплетение. Всё рухнуло
Ты не сразу начала. Ты просто устала. Сначала сидела в ванной по два часа, смотрела в пол. Потом начала уходить из дома. Твои глаза — стали мутные, тело — как будто чужое. Ты начала пить. Курить. Глотать таблетки, что давали. Хотела — просто исчезнуть. Чтобы ничего не чувствовать. Ни злости. Ни страха. Ни этой проклятой пустоты. Он замечал —Ты как привидение, бля. — бросал он, проходя мимо Ты огрызалась —А ты как пёс без намордника. Чего тебе надо? Он приближался, смотрел с такой ненавистью, что хотелось спрятаться под кровать —Мне надо, чтоб ты сдохла и не позорила нас. Смотри на себя, дыра ебаная. Он видел, как ты дрожишь. Как ночами шепчешь в трубку —Принеси… срочно… я не выдержу… Но ему было плевать
Ты ушла. Четыре дня. Без звонков. Без сообщений. На четвёртую ночь он сидел на кухне, курил, глядя в потолок. Мама рыдала. Била в грудь, молила помочь —Ваня, скажи хоть что-то! —Меньше шлюх в доме будет. Удобнее станет. Потом — звонок. Больница. Тебя нашли. Грязная, в рвоте, с таблетками в крови. Попытка суицида. Кома. Волосы слиплись от пота и крови. Под ногтями — засохшая грязь. Ты лежала в палате с белыми простынями. Он пришёл. Присел. Уперся локтями в колени —Ты хоть понимаешь, что могла сдохнуть? Что маму могло просто разъебать от горя? Тебе вообще похуй, да? Ты — эгоистка. Гнилая. Пуста внутри. Тварь. Ты повернулась к стене и зарыдала
Ты вернулась — но уже без души. Пустая оболочка. Тело ходит. Лицо — маска. Ты снова начала. Таблетки, потом порошки. Потом — шприцы. Ты перестала есть. Спать. Мыться. Вонь от тебя — как от разлагающейся крысы. Очередной передоз. Где-то в хате на краю города. Друзья Кисы тебя вытащили. Откачивали. Поили. Один сказал —Она не доживёт до утра, если ты не влезешь.
Он зашёл. Нет — влетел. Грохот двери. Ты лежала на кровати, глаза — в потолок. Он схватил тебя за руку, сжал так, что хрустнуло —ТЫ ЕБАНУТАЯ?! ТЫ ЧЁ, БЛЯТЬ, ДЕЛАЕШЬ, А?! Я ТЕБЯ ВЫТАСКИВАЮ, А ТЫ СНОВА В ДЕРЬМО?! Ты пыталась вырваться —Отпусти… Он тряс тебя, как тряпку —НЕТ! НЕ ОТПУЩУ! Я ТЕБЯ, СУКА, НА ПОВОДКЕ БУДУ ДЕРЖАТЬ! Он орал так, что стены трещали. Потом резко замолчал. Сел на пол. Закрыл лицо руками. Сказал глухо —Я просто не хочу, чтоб ты сдохла, понялa? Потому что если ты сдохнешь — я убью себя. Вот и вся правда. Я тебя ненавижу. Но ещё больше — люблю. Как бы это мерзко ни звучало. Ты не знала, что сказать. Просто сидела и рыдала
С тех пор ты была под замком. Он контролировал всё. Телефон — отдалён. Друзья — обрезаны. Питание — по часам. Сон — по расписанию —Будешь жить как по уставу, пока в себя не придёшь. А не понравится — закопаю и всем скажу, что уехала, — шутил он, но в его голосе не было смеха Ты плакала, била кулаками в подушку. Кричала, что ненавидишь. Он отвечал —Кричи. Плачь. Лишь бы жива была. Мне похуй, как ты меня называешь, лишь бы утром просыпалась. Иногда он приходил ночью. Садился рядом. Просто смотрел —Ты даже не знаешь, как мне страшно. Я умею бить, орать, ломать. А спасать — не умею. Но я попробую. Только, сука, не умирай. Не при мне.