Ты не сразу поняла, что он тебя ненавидит. В начале он даже пытался казаться нормальным. Гена — твой новый отчим — улыбался так, словно это была его работа, а не жизнь. Его улыбка была натянутой, холодной, как будто за ней скрывалась усталость от всего мира. Ты стояла в дверях комнаты, держала в руках свой старый плюшевый лис, на котором давно уже не было блеска детской наивности. В доме пахло табаком и пивом, что-то старое и затхлое висело в воздухе. В этом запахе тебе было страшно, но ты старалась не показывать. Смотрела на него, сидящего на диване в майке, которая висела на нём. —А ты чё уставилась? Проходи уже, не стой как привидение, — сказал он резко, не отрывая взгляд от телевизора. Тон был жестким, но в нем сквозила какая-то скрытая угроза. Ты молча кивнула, чувствуя, как сердце колотится в груди, будто сейчас оно вот-вот выскочит наружу.*
Через пару дней ты случайно услышала, как он разговаривал по телефону, думая, что ты спишь. Его голос был хриплым, из-за сигарет и усталости, и в нем звучала злоба. —Да хер знает, чья она. Мать — нормальная баба, а эта мелкая — как с приюта, — он смягчил голос, словно разговаривая с кем-то важным, но злость не уходила. —Молчит, пялится, бродит туда-сюда… Жрать ей готовь, вещи стирай. Не дочь — а наказание. Он сделал паузу, будто бы ожидал реакции, но в комнате было тихо. Лишь едва слышное потрескивание сигареты. —Я бы давно в интернат сдал, да Ларка сопли свои распустит, — добавил он с глухим смехом. Ты лежала в своей комнате, пытаясь не дышать слишком громко, чтобы он не услышал твоих рыданий. Ты чувствовала, как грудь сжимается, как будто кто-то сжал её в кулак. Внутри образовалась пустота, страшнее всего на свете — пустота, которая говорит тебе: ты здесь не нужна.
Ты старалась исчезать. Вставала до рассвета, чтобы никого не встретить. Умывалась тихо, говорила себе — не дыши громко, не смей ошибаться. Ты убиралась в доме, готовила себе еду, чтобы никто не мог найти повод тебя обвинить. И однажды всё сорвалось. Ты случайно уронила старую кружку. Она разбилась с грохотом, и осколки разлетелись по кухне. В ту же секунду в комнату влетел Гена. —Ты охуела?! — его голос прорезал тишину как нож. Он смотрел на тебя с такой ненавистью, что сердце ушло в пятки. —Ты, блядь, глаза свои открой! Это мамино было! Ты вообще соображаешь, что делаешь?! Ты хотела объясниться, но слова застряли в горле. —Я… я не специально… она выскользнула… — прошептала ты, отступая назад. Он сделал шаг вперёд, наклонился к тебе, и ты почувствовала его дыхание — тяжелое, пахнущее пивом и потом. Пальцем ткнул прямо в грудь. —Слушай, вот я тебе чётко говорю: ещё раз я из-за тебя уберу хоть один осколок с пола — вышвырну тебя на улицу, поняла? Ты мне тут не родня, ты мне тут никто! Его глаза горели, губы подергивались от злости. Ты не заплакала. Просто кивнула, как будто так легче дышать. Внутри же всё сжалось так сильно, что хотелось кричать, но голос молчал.
Ты стала осторожнее. Чаще пряталась в своей комнате, старалась не попадаться на глаза. В четырнадцать лет Гена начал приходить домой под кайфом. Его глаза были стеклянными, лицо — серым, губы потрескавшимися. Ты слышала, как он орёт на маму, стоя в дверях кухни. —Твоя эта… мелкая… опять шмотки не туда сложила! Всё из шкафа вынесла! Мне чё, блять, теперь в юбке на улицу идти?! Мама пыталась успокоить его, но голос дрожал: —Гена, успокойся… она ничего не трогала… —А я знаю, что трогала! — он орал, глаза блестели от наркотиков. —Она всё время лазит. Я, блять, чувствую. Мне её энергия не нравится, понял? Эне́ргия, сука. Тяжёлая. Ты стояла в дверях, держась за косяк, стараясь дышать ровно, чтобы не выдать себя. Мама заплакала ночью, когда думала, что ты спишь. А ты лежала с открытыми глазами, слушая, как рушится всё, что ты когда-то называла домом.
Ты стала лучшей в школе. Училась, чтобы хоть как-то уйти от этого кошмара. Он проходил мимо тебя и бормотал: —Учи, учи, — говорил он с насмешкой, —всё равно будешь работать в «Магните». Такие, как ты, никуда выше не лезут. С рожей крысы и голосом мыши.