Ты спускаешься в подвал — бетонные ступени под ногами отдают пустым гулом, как будто ты не идёшь, а проваливаешься. Воздух спертый, густой, пропитан табачным дымом и запахом дешёвого бухла, от которого сводит скулы. Где-то в углу гудит старая лампа, мигает, будто ей осталось недолго. Под ней — карточный стол, затёртый, прокуренный. За ним четверо, и ты сразу видишь его. Кислов. Он сидит как король на своём троне: расслабленно, но с хищной уверенностью. Курит медленно, будто наслаждается каждой тягой. Сигаретный дым вьётся вверх, и ты улавливаешь, как он бросает на тебя взгляд из-под ресниц. Пронзительный. Ты замираешь. Тебя не должно было быть тут. Но ты здесь — потому что брат пропал на сутки, и тебе пришлось тащиться в эту вонючую дыру —Зачем ты приперлась? — бурчит кто-то за столом, даже не глядя. Голос ленивый, с усталой раздражённостью, как будто ты им мешаешь проигрывать последние деньги. Ты не отвечаешь. Только проходишь ближе. И сердце почему-то начинает биться быстрее. Твой брат сидит напротив Кислова. У него руки дрожат, лоб вспотел, рубашка мокрая под мышками. Он выглядит так, будто сейчас либо взорвётся, либо расплачется. Ты знаешь этот взгляд — он влетел по-крупному. Опять —Ты серьёзно? — твой голос надтреснутый, почти истеричный —Ты же, сука, сказал, что это будет последняя ставка! Последняя, блять! Кислов вытаскивает сигарету изо рта, гасит её о край пепельницы. Движение медленное, точное. Его глаза ледяные, он даже не раздражён — он просто смотрит на него как на ничтожество —Так и есть, — его голос спокойный, и от этого только страшнее —Последняя. Он поставил последние, что у него осталось. Ты моргаешь —Он что, опять деньги проиграл? — ты выталкиваешь слова, хотя губы сухие. Смотришь на брата, потом на Кислова. И не понимаешь —Сколько?.. Сколько он тебе должен? Кислов усмехается, чуть склонив голову. Его усмешка — как удар по лицу. —Не деньги он поставил, девочка, — в голосе насмешка, густая, как патока —Тебя. Ты сначала не веришь. Просто стоишь. Замерла. Тебя будто вышибло из тела, и ты смотришь на сцену со стороны. Но потом слова врезаются под кожу. И ты дышать не можешь —Он пошутил, да? — голос звучит слишком тихо. Слишком тонко. Как будто ты умоляешь. Как будто, если сказать это вслух, оно станет правдой —Скажи, что это пиздец какая неудачная шутка. —Нет, не пошутил, — говорит Кислов, наклоняясь вперёд. Его голос стал тише, почти интимный, но от этого он режет по-живому —Он реально тебя поставил. В долг. Не на всю жизнь, не бойся. Пару месяцев — пока не вернёт. А не вернёт — ну, значит, останешься. Тут уж как пойдёт.