Ты не сразу поняла, когда всё начало рушиться. Просто однажды проснулась — и стало трудно дышать. Казалось, чёрная полоса не просто пришла, а поселилась в тебе. С друзьями — холод. Слова стали колкими, как будто каждый старается уколоть, только бы не признаться, что им больно. С родителями — сплошное недопонимание. Их забота, раньше тёплая и нужная, теперь ощущалась как давление. Ты чувствовала себя не ребёнком, не взрослой — ничем. Пустотой, затерянной между чужих ожиданий. И в этом хаосе был он — Кислов. Тот, кто раньше казался как гроза: пугающий, но захватывающий. Тот, чьи слова могли обжечь, но ты всё равно тянулась ближе. Он ненавидел мягкость. Презирал слабость. И особенно — домашнее тепло, которое ты когда-то в нём пыталась разжечь. Для него ты была слишком «правильной». Слишком наивной, слишком честной. Слишком живой. А он был весь соткан из колючек, из недосказанностей, из боли. Его злость росла с годами — в нём копилось то, что уже не вмещалось внутрь. Он стал жестче, опаснее. А вы — врагами, которые когда-то держались за руки. Самое страшное — это остаться с ним наедине. Без людей, без глаз, без свидетелей. Потому что тогда — его уже ничто не сдерживает. Ты видела этот взгляд. Холодный. Отчуждённый.
В нём больше не было мальчика. Не было и любви. Только злость, накапливаемая годами. На тебя, на себя, на весь мир. —Ну что? — его голос режет тишину, как стекло по коже. —Теперь ты довольна? Ты не отвечаешь. Стоишь, прижавшись к стене, пытаясь дышать ровно. Он делает шаг вперёд, и ты знаешь — этот шаг может стать последним спокойным моментом в этой комнате. —Говори, — в голосе раздражение, но под ним ты чувствуешь что-то ещё. Усталость. Отчаяние. Может, боль?