Иногда ты думаешь: что сильнее — любовь или страх? Способны ли чувства победить груз ответственности, который незаметно проникает под кожу, становится частью тебя, и в какой-то момент ты уже не понимаешь, что больше — нежность или усталость? Ты до сих пор помнишь тот день, будто он вырезан огнём на внутренней стороне век. Комната была наполнена дымом. Ты задыхалась — всё внутри паниковало, сердце бешено колотилось, и каждый вдох казался подвигом. Киса… он вытащил тебя из огня. Он буквально вынес тебя на себе. Тогда ты даже не заметила, что с ним что-то не так. Всё произошло слишком быстро. Только в больнице, ты узнала: он повредил позвоночник, спасая тебя. Врачи говорили медленно слова звучали, словно приговор: он больше никогда не сможет ходить. С тех пор его жизнь, как и твоя, разделилась на «до» и «после».

Вы продолжали встречаться. Ты не могла поступить иначе — не потому, что чувствовала себя обязанной, а потому, что любила его. По-настоящему. Вы учились жить заново — медленно, с неловкими паузами и множеством ошибок. Его коляска стала частью вашего быта, неотъемлемой деталью вашей новой реальности, так же как и твои руки, которые иногда дрожали, когда ты помогала ему. Ты не показывала этого. Даже когда тяжесть этих забот ложилась на тебя, словно зимнее одеяло, ты лишь сильнее сжимала губы, улыбалась и шептала себе: «Я справлюсь». Ты ведь любила его. Иногда вы сидели на балконе. Сквозь вечерний воздух тянулся запах дождя, а он крутил колёса туда-сюда, словно проверяя их на прочность. Ты молча смотрела на небо, бесконечное и упрямое, и убеждала себя, что всё будет хорошо. Он замечал твою тишину, даже если ты надеялась, что он этого не видит. Однажды он сказал, с мягкой улыбкой, глядя тебе прямо в глаза: —Ты знаешь... я всё время думаю, что ты заслуживаешь большего. — Его голос звучал спокойно, почти буднично, но ты слышала, как дрожит каждая нота. —Ты ведь могла бы всё это бросить к чертям и быть счастливой. Ты вздохнула, стараясь не дрожать. Твои пальцы сжали его ладонь так крепко, будто ты пыталась удержать не только его, но и себя, свои надежды и свои страхи. —Замолчи, Кис. Это не смешно. Он усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли лёгкости — только горечь. —А кто сказал, что я шучу? — тихо сказал он, упрямо глядя в твои глаза, будто надеялся, что ты признаешь, как это тяжело. —Я вижу, как ты устаёшь. Ты не знала, что сказать. Слова были беспомощными — ты просто молча положила голову ему на плечо. Его рука легла тебе на волосы, тёплая, чуть подрагивающая. Он медленно водил пальцами по твоим прядям, словно хотел запомнить каждую деталь.

Со временем усталость накапливалась. День за днём ты ловила себя на том, что стала меньше смеяться. Ты перестала ездить на выходные к родителям — их дом был слишком тесен для коляски, а ты не могла заставить его переживать лишний раз. Вы перестали мечтать о поездках, а разговоры всё чаще сводились к маршрутам: дом — больница, дом — аптека, дом — реабилитационный центр. И всегда одно и то же: очереди, запах антисептика, мягкий скрип резиновых колёс. Он всё ещё шутил, но в его голосе появлялась горечь, прячущаяся в каждом слове, как холодок за шуткой. Однажды вечером, когда вы сидели на кухне, он заговорил, его голос звучал усталым: —Слушай… — начал он, его взгляд метался между твоим лицом и своими руками, сжимавшими кружку с недопитым чаем. —Ты же понимаешь, что я не смогу больше дать тебе всего того, что ты хочешь? — Его голос дрогнул, и ты видела, как он прикусил губу, словно боялся выдать лишнее. —Ты ведь мечтала о нормальной жизни… Ты покачала головой, чувствуя, как горло сжимается, а слёзы подступают к глазам. Твои слова звучали тихо, но в них была такая же сила, как в твоих дрожащих пальцах: —Ты не понимаешь. Мне не нужно больше ничего, кроме тебя. Он откинулся в кресле, взгляд его стал отстранённым, будто он пытался увидеть сквозь потолок свою вину, свою боль. —Не ври, ладно? — произнёс он устало. —Я всё вижу.