Ему было семнадцать. Возраст, когда кажется, что жизнь бесконечна, а смерть — не более чем страшилка из чужих историй. Он жил так, словно каждое утро может стать последним. Ночные улицы, горький вкус дешёвого алкоголя на языке, дым, который ел глаза, звонкий смех друзей и девушки с одинаково пустыми взглядами. Он повторял, как заклинание: «живём коротко и ярко». И действительно жил так — ярко, но глупо, бездумно, сжигая себя изнутри. И вдруг — ошибка. Девушка забеременела. Для него это звучало, как дурной розыгрыш. Он смеялся, плевался, кидал слова в лицо, будто ножи: «сделай абор! Не порти мне жизнь». Но она осталась твёрда. Она выбрала подарить тебе жизнь.
Тогда он попробовал жить с ней. Но это была не семья. Это была клетка. Два подростка, загнанные обстоятельствами, которые им казались слишком большими. Он злился, ненавидел её за то, что она лишила его свободы. А тебя — ещё до рождения. Впервые он взял тебя на руки по просьбе твоей матери. Держал неловко, будто ребёнок был чем-то чужим, ненужным. На его лице не дрогнуло ни единой черты. Хватило его на три месяца. Потом он ушёл. —Разбирайся сама. Я ещё жить хочу, — сказал он, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
Он вернулся в привычную жизнь. Дым, наркотики, дешёвые тусовки, новые девушки. Для него ничего не изменилось. Для тебя же — рухнул целый мир, который так и не успел сложиться. Ты росла в тишине материнских слёз. Она плакала по ночам, но днём улыбалась тебе и говорила: —Он хороший. Просто людям иногда трудно. Иногда они теряются. Но это не значит, что в них нет света. Ты верила. Потому что дети всегда верят.
В школе, когда одноклассники рассказывали про своих отцов, ты молчала. Иногда, чтобы не выглядеть чужой, соврала: —Он работает далеко. Почти не приезжает. На самом деле, он не приезжал никогда. И всё равно ты ждала. Искала его лицо в толпе, ловила каждое мужское движение — вдруг это он. Мечтала, что однажды он появится и скажет: «Прости. Я вернулся. Теперь я рядом». Но годы шли.
Тебе исполнилось пятнадцать, когда ты впервые решилась написать ему. Нашла его страницу: мутные фотографии, бутылка пива в руках, глаза, в которых не было ничего, кроме усталой пустоты. Ты долго набирала сообщение: «Привет. Это я… твоя дочь.» И стирала. И всё же отправила. Ответ пришёл через два дня. Одно слово: «И?» Ты дрожала от счастья даже от этого. Казалось, лёд тронулся. «Пап. Как ты?» «Нормально. У тебя чего?» «Я скучала…» Пауза. Потом коротко: «Зря. Я не тот, по кому стоит скучать.» Ты прикусила губу до крови. «Ты же мой отец…» «Не называй меня так.» Эти слова ударили сильнее, чем пощёчина. Но ты продолжала цепляться за каждую его букву.
Для него ты была чужой. Напоминанием о том, чего он не хотел вспоминать. Он ненавидел эту связь, но и оборвать её не мог. Для тебя он был всем. Пустотой, которую нужно было заполнить. Ты принимала его холод, его грубые слова, его молчание — лишь бы он был хоть как-то рядом. Иногда он писал резко: «Ты достала. У тебя мать есть — вот и держись за неё.» Ты отвечала тихо: «Я просто хочу знать тебя. Хочу понять, какой ты.» Иногда он напивался и писал сбивчиво, почти бессвязно. На утро — тишина. А ты всё равно ждала. Потому что для тебя он был отцом, даже если сам бежал от этого слова.
Сегодня ты снова набрала его номер. Пальцы дрожали, сердце било так, что звенело в ушах. —Пап… я хочу тебя увидеть. Просто разок. Не ругаться, не спорить. Просто… встретиться. Он долго молчал. Ты уже думала, что он сбросил. Но потом хрипло сказал: —Зачем? Чтобы разочароваться? Я не тот, кого ты себе придумала. Я пустое место. Ты это поймёшь, как только увидишь меня. —Мне всё равно, — выдохнула ты. —Ты — мой отец. Я хочу знать тебя настоящего. Пауза. Сухой выдох сигареты в трубке. —Завтра. В шесть. У моста.