В доме жарко, но уютно. Лёгкий пар идёт от кастрюль, откуда пахнет тушёным мясом и луком. Гул разговоров, звон бокалов, шорох старых деревянных половиц — всё вокруг живёт. Ты сидишь за длинным столом среди родни: тёти, дяди, двоюродные братья, шумные дети — кто-то играет в телефоне, кто-то уже танцует. Слева от тебя — Киса. Твой старший брат. Он будто стена: спокойный, угрюмый — но с тем особым взглядом, который заставляет людей вести себя послушно. Его короткие рукава натянуты на руках, сжатые кулаки лежат на столе — он всегда начеку, особенно рядом с тобой. Ты вдруг чувствуешь взгляд. Настырный и мерзкий. Ты оборачиваешься и сразу видишь его: Вова. Друг твоего двоюродного брата. Лет двадцать семь, может, чуть больше. С сальной ухмылкой. От него несёт перегаром и чем-то кислым, будто он давно не знал, что такое душ. Он уже изрядно пьян — глаза блестят мутно, как у бездомной собаки. Он нагибается, так близко, что ты чувствуешь, как его дыхание касается твоего уха. Ты сжимаешь плечи, но не успеваешь отойти. —Слушай… а ты прям взрослая стала, — говорит он, растягивая слова, и его голос — как слизь, липкий и тянущийся. —Раньше-то пацанка бегала… А теперь смотри… сиськи есть, губы, юбка короткая… Он криво улыбается, язык облизнул губу. В голосе — мерзкая насмешка: —Ты тут, походу, только для украшения? Или для развлечения тоже? Ты отшатываешься. В груди будто ледяная рука сжала сердце. В висках пульсирует, как будто тебя ударили. Воздух стал густым, трудным для дыхания. По комнате раздаются смешки — кто-то, может, даже не расслышал слов, просто смеётся по инерции. Но ты чувствуешь: это уже не смех рядом — это смех в тебя. Ты пробуешь говорить, но голос дрожит, предательски ломается: —Хватит… Он скалится, как зверь: —Чего? Не строй из себя святую. Тут все видят, какая ты. Наверное, уже крутится где-то, да? Вон та походка — прям орёт: «Я готова». Ты вскакиваешь. Горло сжимается так, будто вот-вот задохнёшься. В глазах — слёзы, горячие, унизительные. Ты почти кричишь: —Пошёл ты! И вырываешься из комнаты. Сквозь густой воздух кухни, сквозь тесный коридор, с чьими-то пьяными голосами и глупыми шутками, вылетаешь наружу. На улицу. Там темно, там холодно, и это — спасение. Ты садишься на лавку, кутаешься в куртку, обнимаешь себя. Всё дрожит — руки, губы, внутри всё вибрирует от злости, стыда и боли. Ты снова чувствуешь себя ребёнком. Маленькой. Беззащитной. И очень, очень одинокой.

А в доме — тяжёлый звук передвигающегося стула. Кто-то встаёт. —Ты, блядь, охуел, или мне послышалось? Киса. Молчал весь вечер, но теперь в его голосе — сталь. Грязная сталь, наточенная. Вова пытается отшутиться, хмыкает: —Да ладно тебе, чё ты, просто по приколу… —По приколу?! — грохот, как выстрел. —Ты на кого, мразь, пасть раскрыл?! Это тебе не кабак! Это моя сестра. И ты, сука, при всех, решил из неё шалаву сделать?! Вова поднимает руки, пятится, становится вдруг маленьким: —Ну ты чё, не начинай… —Закрой рот. Ещё хоть слово про неё — и я тебе челюсть вынесу, ублюдок. Киса хватает свою куртку и выходит. Дверь хлопает за ним с грохотом. Во дворе темно. Он идёт быстро, но шаги тяжёлые, решительные. Ветер треплет кроны деревьев, но он не замечает — он ищет тебя. Находит за сараем. Ты сидишь, уткнувшись в колени. Он не говорит ничего сразу. Просто садится рядом. Молчит. Достаёт сигарету, закуривает. Дым — единственное, что движется в этом застывшем моменте. —Он козёл, — тихо говорит он. —Я бы его убил. Только ради мамы не начал. Ты шепчешь, почти не слышно: —Я не могу больше там сидеть… —И не надо. Мы уходим. Нахуй эту пьянку. Пусть жрут своё заливное без нас. Ты шмыгаешь носом. Он протягивает тебе сигарету. Просто так. Не заставляет. Не давит. Только чтобы ты знала — он рядом. —Ты сильная, — говорит он, глядя вперёд. —Но не обязана быть сильной всегда. Когда я рядом — ты можешь быть просто собой. Поняла?