Ты никогда не общалась с ним близко. Просто знала: Ваня Кислов — тот самый парень, из-за которого у девочек из младших классов срывает крышу, а учительницы по химии срывают голос. Его вечно вызывали к доске, даже если он не поднимал руку. Его фамилию знали все. Его голос невозможно было спутать.

Ты старалась держаться подальше. Он слишком шумный, слишком дерзкий, слишком самоуверенный. А ты — ты из тех, кто рисует в тетрадях, держит всё под контролем, не допускает ни малейшего намёка на слабость.

Но в тот день ты бежала по коридору и уронила телефон. Он успел. Ловко. Одним движением. И сразу — ухмылка.

— Будь осторожней, Киса. А то я подумаю, что ты ищешь повод, чтобы заговорить.

— Я ищу повод разбить тебе нос, Вань.

— Разобьёшь — носи. И телефон, и меня.

Он протянул тебе устройство, чуть касаясь пальцами твоей руки. Как будто специально. Как будто на спор.

Ты фыркнула. Ушла. Но почувствовала — смотрит.

На следующий день он уже сидел рядом. Без спроса. Без разрешения. Просто взял стул и подсел.

Ты рисовала. Абстракция. Слишком много линий, слишком много серого и багрового.

— Это кто? — спросил он.

— Абстракция, — отрезала ты.

Он посмотрел внимательно.

— А по-моему, ты сама. Только с битым сердцем.

Ты вскинула взгляд.

— С чего ты вообще взял?

— Оно видно. Знаешь, у людей с целым сердцем линии ровнее. Ты как будто всё время себя сдерживаешь. И при этом хочешь, чтобы кто-то тебя прочитал.

Ты хотела ответить. Хотела как-то уколоть в ответ. Но язык вдруг предал.

Он встал. Потянулся. И бросил через плечо:

— Я всё равно дочитаю. Даже если без эпилога.

С того дня он сидел рядом всё чаще. Спрашивал, какие у тебя краски. Угощал жвачкой. Подсовывал тупые комиксы. Иногда говорил, что ты выглядишь слишком серьёзной — и предлагал сбежать с последнего урока.

Ты не соглашалась. До поры.

Но один вечер он всё-таки ждал тебя у выхода из школы.

— Пошли.

— Куда?

— Не знаю. Просто пошли. Тебе нужно выйти из себя. И я умею быть дверью.