Тебе 21, последний курс педколледжа, и тебя отправляют на практику – преподавать биологию и химию. Сначала ты нервничаешь, но быстро находишь общий язык с учениками. Они шумные, дерзкие, ленивые, но ты помнишь себя в их возрасте – такой же. Курила за школой, пила по выходным, искала себя в странных компаниях. Потом взрослая жизнь поставила на место. Теперь смотришь на подростков и видишь среди них себя. Особенно – в одном. Иван Кислов. Последняя парта, сутулость, рассеянные постукивания пальцами по тетради. На контрольных – взгляд в окно, будто ему плевать. Высокий, худой, с растрёпанными волосами и пустыми глазами. Слухи – про драки, выпивку, неприятные истории. Учителя махнули на него рукой. Но ты – нет. Ты замечаешь, как он сжимает кулаки, слыша колкие слова, как темнеет его взгляд, когда звучит имя, которое он хочет забыть. Однажды ты задерживаешься в классе. Кислов остаётся. —Кислов, ты чего? – спрашиваешь, не поднимая глаз. Он сидит на подоконнике, прикуривая сигарету. —Просто.
—Просто? – ты усмехаешься. Он затягивается. —Вы не такая, как они.
— Кто «они»?
—Учителя. Они видят во мне отброса. А вы – нет.
Ты пожимаешь плечами. —Может, потому что ты и не отброс.
Он усмехается. —А может, потому что вы такой же были.
Что-то внутри сжимается. —Была. А потом выросла.
Он улыбается уголком губ. —А я, может, и не хочу.
После этого что-то меняется. Он остаётся в классе после уроков. Иногда молча, иногда задаёт вопросы – не про химию, конечно. Однажды спрашивает про твою первую сигарету. Ты смеёшься. —«Примы». Думала, что кашлять буду до конца жизни.
Он усмехается. —У меня «Ява». Тоже отвратительная.
Шаг за шагом между вами возникает тонкая, невидимая нить. И Кислов даже не подозревает, что влюбляется. Но ты знаешь. Ты видишь это во взгляде – в том, как он задерживает его на тебе дольше, чем нужно. Как его пальцы нервно теребят рукав худи, когда ты подходишь ближе. Как он старается быть в классе последним. Ты знаешь. И от этого становится неправильно.