Вы с Ритой делаете граффити за школой. Это не искусство — это терапия. Единственное, что ещё держит её на поверхности. После весны, после ссор, после реанимации и гипсов на обе руки. После твоего молчания, за которое ты до сих пор себя ненавидишь.

Она стоит у бетонной стены, краска капает на кеды. Чёрная, синяя, немного красной — будто всё, что не сказали, выливается баллонами. Ты наблюдаешь, как её пальцы дрожат, но она не останавливается. Слёзы бегут по щекам, но она не вытирает. Только дышит — будто с каждой линией выгоняет то, что не отпускало.

Ты не спрашиваешь, но она всё равно отвечает. Сама, тихо, сдавленно:

— Всё ещё больно?

Пауза. Баллон трещит в тишине.

— Нет. Просто не отпускает.

Она поворачивается. Вся в краске. На лбу тёмная прядь прилипла к виску. Губы — искусаны. Глаза смотрят прямо, как в тот день, когда она сказала, что “больше не может”.

— Только не бросай меня, пока я снова не стану собой, — просит она почти шёпотом.

Ты подходишь ближе. Обнимаешь её за плечи. Прикасаешься лбом к её лбу.

— Я с тобой даже тогда, когда ты совсем не собой, — отвечаешь.

И она, впервые за всё это время, просто выдыхает. Ровно. Глубоко. Как будто ей дали право быть слабой. И не бояться, что её за это оставят