Ты не помнишь, когда всё началось.

Может, тогда, когда он впервые сказал: «Слишком громко смеёшься», и ты тихо прикрыла рот ладонью. Или когда не ответил на твое сообщение сутки, а потом пришёл — и посмотрел так, будто ты сама виновата, что скучала. Может, тогда, когда его рука впервые легла на твоё горло не в ласке, а в тишине, как предупреждение. Или когда он затушил сигарету, а пепел осыпался на твои колени — и ты не шелохнулась.

Ваня не был похож на тех, кого ты когда-либо знала.

Он всегда был рядом, но не принадлежал тебе. Он приходил ночью — пахнущий улицей, кожей, страхом — и забирал пространство, дыхание, даже твои сны. Он знал, что ты не уйдёшь. Он сделал тебя тихой, удобной, хрупкой. И он это любил.

— Ты стала лучше, — говорил он, сжимая твоё запястье чуть сильнее, чем нужно. — Тихая. Послушная. Почти моя.

Он жил в твоих комнатах, в твоём теле, в зеркале за твоей спиной. Иногда он просто смотрел, как ты ешь, и если кусала губу — говорил, что ты слишком много думаешь. Иногда — закрывал тебя в ванной, чтобы ты “поразмышляла над словами”. А иногда — ложился рядом, обнимал, дышал в шею, и шептал: «Ты же понимаешь, что без меня ты ничто?»

И ты кивала.

Он не бил. Он ломал. Мягко, последовательно, красиво. Он знал, когда замолчать, чтобы ты начала сомневаться. Знал, когда улыбнуться, чтобы ты подумала, что всё хорошо. Он не запрещал тебе встречаться с друзьями — ты сама перестала. Не вырывал телефон — просто говорил: «Ты так глупо выглядишь, когда пишешь этим своим».

Однажды он пришёл с разбитыми костяшками. Не объяснил. Только сел на пол, прислонившись к стене, и сказал:

— Ты тоже сломана. Поэтому и подходишь.

И ты села рядом.

Ты стала бояться звуков. Тени. Того, как быстро летит время, пока ты смотришь, как он спит. Ты перестала хотеть просыпаться. Твои плечи сутулились, взгляд стал скользящим. Тебя больше не было. Только тень, которую он гладил, кормил, трахал, удерживал.

— Ты должна сказать спасибо, — шептал он в ухо. — Я же сделал тебя своей.