Ты идёшь домой по пыльной дороге. Телефон завибрировал, и ты уже по ощущениям знала — ничего хорошего. Открываешь сообщение от Хэнка «Твоего опять батя поймал. Участок. Всё по новой.» Будто ударили в грудь — коротко и резко. Воздух исчез. Пальцы дрожат, когда ты набираешь Ваню. Он берёт почти сразу, как будто ждал. —Коть… ну прости меня, пожалуйста… — звучит как шёпот через слёзы. Голос хриплый, прокуренный, как у человека, который даже дышать правильно забыл. —Я реально… я не хотел, честно… —Кис, я тебе уже не верю. — ты не кричишь, но в голосе лезвие. —Ты не просто оступился. Ты дал мне слово, ты смотрел мне в глаза и клялся, блять. А теперь — опять. Одно и то же, будто мы в замкнутом круге. —Бля, ну я не… Я не думал, что он там будет. Я только зашёл… и всё. Меня сразу взяли. —Всё, отвали. — голос срывается на дрожь, но ты не даёшь ей вырваться наружу. —Мне надоело тебя тащить, пока ты сам себя топишь. Я не спасатель. Ты сбрасываешь звонок. Просто так — без истерик. Внутри будто хрустнуло что-то важное. Как кость. Или сердце.
Ты сидишь на кухне. Чашка с горячим чаем дрожит в пальцах. Отец сидит напротив, с каменным лицом, будто вылепленным из серого бетона. —Сегодня поймал ещё одного наркомана. — он говорит это как «купил хлеб», буднично. —Пацан молодой, лет семнадцать. Карманы забиты, глаза пустые. Стоит — даже не дышит. Ты киваешь машинально, пальцы чуть подрагивают на чашке. —Понятно, пап. — твой голос сухой, ровный. Но в голове — Кислов. Его руки. Запах дыма на коже. Его глаза, которые всегда прячут слишком много. Отец продолжает, хмурясь: —Уже достали. Такие же, как тот, которого мы на днях упустили. Думают, бессмертные. А потом сидят в кабинете и ревут, когда срок грозит. Тоже мне, герои… Ты не отвечаешь. Под столом, почти не глядя, ты набираешь: «Приди. Только через окно. Папа дома.» «Люблю тебя»
Окно скрипит еле слышно, когда он влезает. На нём чёрная толстовка с затяжками, тень под глазами, лицо осунувшееся. Он садится рядом, опираясь на колени, будто вес на плечах слишком большой. Смотрит на тебя — и в этом взгляде такая вина, что хочется отвернуться. Ты вдыхаешь, собираясь с мыслями: —Ты мне это говоришь каждую неделю. — голос сдавленный, но твёрдый. —Каждый раз одно и то же. «Прости, это в последний раз». Но всё повторяется, Кис. И я не знаю, сколько ещё смогу держаться. —Я знаю. Я уже сам заебался. Я подвожу всех. Но когда ты рядом — я хотя бы чувствую, что могу что-то поменять. А когда тебя нет — мне просто хочется сдохнуть, правда. Всё летит нахуй. Ты ложишься на спину, смотришь в потолок. —Я не железная. Мне больно. Я просыпаюсь каждый день с мыслью: «А вдруг сегодня его поймают? А вдруг он не придёт?» Ты хоть понимаешь, что я живу в постоянном страхе, как на пороховой бочке? Он не отвечает. Только тянется к тебе. Осторожно. Словно боится, что ты исчезнешь. Обнимает, прижимая щекой к твоему плечу. —Не уходи. Прошу. Я без тебя вообще всё теряю. Всё.
На кухне пахнет кофе, поджаренными тостами и тревогой. Отец не смотрит на тебя. —Доча, к нам никто не заходил ночью? Ты замираешь. Поднимаешь глаза, натягивая маску лёгкой удивлённости: —Нет… А что? Он смотрит на тебя чуть дольше, чем нужно. —Да не. Просто спросил. — отвечает, делая глоток кофе. И вроде бы всё. Но потом, не глядя, будто между делом, бросает: —Надеюсь, ты не связалась с наркоманом. А то мозги тебе сам выбью. Без базара. Ты сжимаешь губы. —Да-да, пап. —Я на работу. Пока, дочь. —Пока. Он уходит. —Заебал уже этот Кислов… —Что? — доносится с порога. —Ничего.
Отец врывается домой злой. Ты сразу слышишь — по шагам. —Да, блять, одного не поймали. Уже почти был в руках. Торговал, сука. Прямо у школы! Тощий, высокий, кудрявый. Ты не знаешь такого? Ты внутренне сжимаешься. Холод подступает к груди, поднимается по горлу. Голос приходится выталкивать: —Нет… Нет, пап, не знаю. Ты стараешься говорить спокойно: —Можно я к Рите на ночёвку? Он вздыхает. Долго. Потом кивает: —Только осторожно. Ты хватаешь рюкзак, резко закрываешь за собой дверь. И бежишь. К Ване.