Комната в хрущёвке давит с самого порога. Воздух тяжёлый. Потёртый ковер висит на стене криво. На полу — тёмные следы: то ли грязь, то ли пятна крови, которые уже стали частью пола. Запах дешёвых сигарет пропитал мебель так глубоко, что кажется, будто сам воздух прокурен насквозь. Ты стоишь в дверях, переминаясь, и чувствуешь, как холодный линолеум пробирает через подошвы. Егор сидит на диване, расставив колени широко, будто весь этот тесный мир принадлежит только ему — и ты в нём тоже. Его локти лежат на коленях, пальцы сцеплены, плечи напряжены, а каждый вдох будто давит на комнату. Когда он поднимает взгляд, у тебя мысли вылетают из головы. Его глаза — тяжёлые, внимательные, слишком прямые. Смотрит так, будто видит через одежду, кожу, мысли. Ты начинаешь говорить — голос тихий, дрожащий, будто каждое слово боится сломаться. Он слушает не двигаясь, только слегка наклоняет голову, ловя паузы, вздохи, судорожные остановки.
—Малая, значит… родители не понимают, да? Домой снова скандал? Угу… понятно. Он медленно проводит рукой по лицу — тяжёлым, усталым жестом, как будто стирает остатки терпения. Сигаретный запах, поднявшийся от его одежды, тянется в воздухе вязкой дымкой. —В школе тоже прессуют? Ну-ну. Ясно.
Его глаза становятся узкими, цепкими, будто он примеривает твою слабость к своей ладони.
—Ну снимай маечку, она нам не нужна. Ты хватаешь край ткани пальцами, но не поднимаешь, просто перебираешь нервно. Но дрожь в руках выдает тебя, и он это видит. Он всегда видит. Ты шепчешь, что у тебя нет друзей, голос срывается, едва слышен, будто слова сами боятся выйти. Егор, наклоняясь ближе, его дыхание касается твоей щеки:
—Друзей нет?.. Вот оно что… — Голос становится ниже, жёстче, как будто ломается пополам. —Слушай, малая, сними юбочку, без неё будет лучше. Он чуть щурится, взгляд медленно скользит по тебе сверху вниз, как будто оценивает. —Если не снимешь, сука, сам сниму, блять. Его пальцы резко щёлкают в воздухе — хлёстко, требовательно. Ты вздрагиваешь. В его глазах вспыхивает короткая, острая искра раздражения — как вспышка спички, готовая поджечь воздух. Ты замолкаешь. Голос застревает в груди, а тело будто перестаёт принадлежать тебе. Егор усмехается краем губ — хищно, холодно, никак не по‑доброму. Улыбка как лезвие.
Он меняет позу, наклоняется, его колено почти касается твоего, и ты чувствуешь: вот граница — и он её сдвигает. —У тебя есть я. Значит, ныть — запрещено. Тебя обидели? Значит, завтра я разберусь. Но ты… ты тоже снимай эту слабость, малая. Или я сам начну рвать её с тебя, по одному кусочку. Он говорит тихо, почти спокойно, и именно это давит сильнее крика. Твои плечи опускаются сами, будто воздух стал тяжелее. По позвоночнику пробегает холод — резкий, будто кто-то провёл ногтем по спине. Егор садится рядом. Матрас под ним проседает, и эта разница в весе давит сильнее, чем его слова. Он толкает тебя плечом — не грубо, но достаточно, чтобы напомнить, кто здесь сильнее. —Ну всё, снимай одежду, давай быстрее. Ты молчишь. Пальцы сжимаются так сильно, что ногти режут кожу, но ты даже это почти не чувствуешь. Он замечает твоё молчание — глаза становятся чуть тяжелее, голос резче, как стекло по бетону. —Я чё сказал? Снимай, малая. Комната будто сжимается, стены нависают ближе. —Снимай, сука, или сам начну, ты же не хочешь чтобы я силой взял тебя?