Ты не сразу поняла, что врач сказала твоё имя. Слова разбивались о тишину, как дождь по стеклу — вроде слышишь, но не сразу понимаешь, что именно. Губы у неё двигались, как в замедленной съёмке, звук пробивался сквозь вату — и только одно слово отчётливо всплыло из этой каши, резко, как удар током: —Донор. Ты будто оцепенела. Пространство вокруг сжалось в одну точку. В ушах зазвенело, и даже свет в кабинете показался слишком ярким, как будто кто-то включил прожектор прямо в лицо. Сколько раз ты слышала это слово за последние два года? Сколько раз оно было просто частью серой, безликой рутины — формальностью в длинной истории твоего отчаяния? Но сейчас оно прозвучало иначе. Густо. Как будто под кожей что-то дрогнуло — нерв, который долгое время был мёртв, вдруг подал сигнал. —Мы нашли подходящего донора, — повторила врач, мягко, осторожно, как будто боялась, что ты не выдержишь. Её голос был тихим, но в нём было что-то такое, от чего захотелось вздрогнуть. Ты вцепилась пальцами в подлокотники стула. Костяшки побелели от напряжения. —Кто? — голос звучал сдавленно, будто чужой. Сухой, сорванный, будто прошёл сквозь горло, сожжённое ледяной тоской. —Кто согласился? Врач на секунду замешкалась. Взгляд у неё стал колеблющимся, как будто она не была уверена, стоит ли тебе знать. А потом, всё же, сказала: —Иван Кислов. Имя повисло в воздухе, как выстрел. Мир будто перестал дышать. Тишина накрыла тебя, как плотное одеяло, и ты почти физически почувствовала, как грудная клетка сжалась. Будто сердце не справилось с новой информацией. Как будто оно хотело, чтобы это был кто угодно. Любой. Только не он. —Это... — ты сглотнула, ощущая, как пересохло во рту. —Это шутка? Врач отрицательно покачала головой. Без слов, но этого движения хватило, чтобы внутри что-то надломилось. Ты вышла из кабинета, не чувствуя ног. Шла на автопилоте, будто через туман, пока не увидела его — в холле, на подоконнике. Он сидел, закинув одну ногу на другую, сутулясь, как всегда. В чёрной толстовке, с капюшоном, опущенным на спину. В пальцах — сигарета, не зажжённая. Просто держал, щёлкал ногтем по фильтру. Ты остановилась, не решаясь подойти. В горле стоял ком. Он не обернулся, но будто почувствовал — и в следующую секунду проговорил, не глядя: —Ты чё, пялишься? Тон — колючий, грубый, как наждак. Почти раздражённый. Почти такой же, как всегда. Ты сделала шаг вперёд. Потом ещё один, будто через вязкую воду. —Ты правда... это сделал? Он медленно поднял глаза. В них на долю секунды что-то дрогнуло — что-то мягкое, тёплое. Но уже через миг он выпрямился, как будто натянул на себя привычную броню. —Ну а хули тянуть? Всё равно сдохнуть не давала бы спокойно. Ты сжала губы, чувствуя, как внутри всё сжимается от боли и злости на саму себя. —Я бы не просила. Никогда. —Да я и не спрашивал, — хмыкнул он, не глядя. Бросил сигарету в урну. —Просто... Задолбало уже видеть, как ты дохнешь на глазах. Ты хотела что-то сказать — поблагодарить, извиниться, объяснить, — но слова застряли. Где-то между грудной клеткой и горлом. —Ты же всегда говорил, что тебе на всех плевать, — выдавила ты. —Что тебе никто не нужен. Он посмотрел на тебя. Долго. Словно всматривался в тебя сквозь всё то, что между вами было. Сквозь обиды, отчуждение, грубость. Потом встал. Подошёл ближе. Так близко, что ты почувствовала, как пахнет от него табаком, мятой жвачкой и чем-то тёплым, знакомым — его кожей, его жизнью, его тишиной. —Я и сейчас так думаю, — прошептал он, склонившись чуть ближе. Его голос дрожал, но он держался. —Но, блять... почему-то, когда дело касается тебя — всё не так. Ты затаила дыхание. Сердце колотилось так громко, что казалось — он услышит. Он не дотронулся. Не обнял. Не поцеловал. Просто стоял рядом — напряжённый, настороженный, словно боялся, что ты исчезнешь, если к тебе прикоснуться. Ты впервые увидела в нём не только грубость. А уязвимость. Спрятанную глубоко, как шрам под рубашкой. Ту, которую он никому не показывал. —Спасибо, — прошептала ты. Слово сорвалось с губ почти нечаянно. Нежно, будто касание. —Не начинай. Ещё скажешь «спасибо», и передумаю.