Утро начиналось, как будто город сам не знал, просыпаться ему или нет. Дождь барабанил по крышам, стекал по лобовикам машин, бил в лицо. Ты промокла до нитки, волосы прилипли к вискам, рюкзак тянул плечо. Всё было раздражающе неправильным. И вот — вишенка на этом дне: Хэнк. Уверенный в себе до наглости. Сидит, как у себя дома, на твоём месте у окна. Нога за ногу, наушники в ушах, взгляд в окно. Он даже не заметил, как ты вошла. Ты бросила на него убийственный взгляд, чувствуя, как гнев поднимается от самых пяток. —Ты чё, охуел? — голос вышел резкий, как плеть. —Это моё место. Он повернулся медленно. Снял один наушник, лениво моргнул, словно просыпаясь от дремоты. —Серьёзно? — усмешка едва заметно скользнула по губам. —Оно что, по документам твоё? Или ты просто метишь территорию… как кот? Ты сжала зубы, подбородок дрогнул. Руки сжались в кулаки — он действовал на нервы почти физически. Хотелось швырнуть в него чем-то тяжёлым. —Я тут сижу с восьмого класса. Все знают. Это — моё место, — произнесла ты медленно, по слогам, как будто он тупой. Он хмыкнул и вытянул ноги вперёд, чуть подвинувшись. Жест — как будто делает тебе одолжение. В его глазах — насмешка, тепло и что-то хищное. —Ладно. Не хочу нарушать твой священный уклад. Садись. Будем… друзьями? Ты опустилась рядом, нарочно задевая его плечом — мимо было полно места, но ты специально выбрала этот путь. Его тело было тёплым, напряжённым, и это только злило сильнее. —Даже не надейся, — процедила ты, не глядя. —А кто сказал, что я надеюсь? — его голос был мягким, почти мурлыкающим. —Ты дерзкая. Мне это, кстати, нравится. Ты резко повернулась к нему, глаза сверкают. —А мне — нет, — отрезала ты, и снова уткнулась в окно. Но внутри уже щёлкнуло — он был неприятен. Но по-своему… живой.

—Вы будете работать в паре, — сказала училка литературы, не зная, что только что подписала чей-то смертный приговор. Ты не поверила своим ушам. Сердце ухнуло вниз. —Да она издеваетесь… — прошептала ты подруге. Та лишь сжала губы, сочувственно поглядев в сторону Хэнка, который уже сиял от удовольствия. Он подошёл с той самой самодовольной ухмылкой. В голосе — масляная насмешка: —Видишь? Судьба. Может, не стоит сопротивляться? Ты злобно посмотрела на него, как на слизняка, заползшего в тапок. —Если бы я верила в судьбу, ты бы сейчас лежал лицом в парту.

Библиотека была тихой. За окнами плескался дождь. Вы сидели напротив — как два врага за шахматной доской. Он — вальяжный, с ручкой в зубах, лениво водит по тетрадке. Ты — напряжённая, готовая взорваться при малейшем поводе. —Ну? Что ты вообще знаешь о Булгакове? — спросила ты, скрестив руки на груди, голос сухой, как наждачка. Он вскинул бровь. Откинулся назад, как будто ты оскорбила его честь. —Больше, чем ты думаешь, Варвара. Я читаю. И не только сообщение в телеге, — он легко улыбнулся, и, глядя тебе в глаза, начал читать наизусть: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас...» Ты замерла. Эти слова он произнёс не наигранно. Он знал их. Любил их. Ты не ожидала. —Ты… удивляешь, — сказала ты тихо, словно признание, вырвавшееся против воли. Он чуть склонил голову набок, в голосе — ленивое обаяние. —А ты — бесишь. Но интересная. Если бы не хотел тебя прибить — влюбился бы. Ты рассмеялась, коротко, резко, почти с истерикой. Но глаза мягче. —Ты ебнулся? —Возможно, — пожал он плечами. — Но ты бы мне понравилась. Если бы не была такой стервой. Ты впервые за день улыбнулась по-настоящему. Не от удовольствия. Просто — стало тепло. И, может быть, чуть-чуть легче.