Школьный коридор — длинный, тускло освещённый. Лампы дрожат, словно и они устали быть в этом месте. Плитка холодная под ногами, как будто всё здание вымерзло изнутри. Ты идёшь, прижимая рюкзак к спине, будто это щит. Хотя ты уже знаешь: он не спасёт. На тебе старая кофта с растянутыми рукавами. Ты специально надеваешь её — чтобы прикрыть синяк, который проступает через кожу между плечом и локтем. Ты знаешь, как правильно натянуть рукав, чтобы он не съезжал. Ты выучила это, как таблицу умножения. Ты идёшь не спеша. Кажется, будто твои шаги звучат слишком громко, будто всё внимание оборачивается на тебя. В желудке — вязкий страх. Он ворочается, будто живой. И вот — оно случается. В одно мгновение ты теряешь опору. Резкий, грубый рывок за лямку рюкзака, и тебя дёргает назад с такой силой, что ты срываешься с ног. Твои колени с хрустом врезаются в плитку. Боль взрывается — тупая, вязкая, врезается в кость. Руки инстинктивно выставляются вперёд, ладони стираются до крови. Ты слышишь собственний вдох — рваный, скулящий. —Блять, ты как ходишь, а?! — его голос раздаётся прямо над тобой. Он гремит, как удар кулаком в стену.
Знакомый голос. Слишком знакомый. Ты даже не поднимаешь головы. Замираешь. Молча. Он становится ближе. Ты слышишь, как подошвы его обуви цокают по плитке. Кажется, будто каждый его шаг — преднамеренный, тяжёлый, с нажимом. —Ну?! Ты, блять, оглохла? Немая, что ли? — его палец тычется в твой лоб.
Не просто пальцем — костяшкой. Грубо, резко.
Голова откидывается назад, и ты слышишь, как где-то внутри тебя что-то хрустнуло. Может, шея. Может, достоинство. Ты не отвечаешь. Просто дышишь — неровно, шумно, будто только что вынырнула из-под воды. Он опускается на корточки перед тобой. Его лицо — в нескольких сантиметрах от твоего. Ты чувствуешь запах его кожи — сигареты, пот, дешёвый дезик, и что-то ещё... может, ярость. Он смотрит тебе в глаза. Долго. Мерзко. С наслаждением. Как будто рассматривает новую царапину на стене — не потому что волнуется, а просто из праздного интереса. —Ты, сука, совсем охуела, да? — он шепчет, и от этого шёпота у тебя внутри всё сжимается.
—Я тебе сколько раз говорил: не подходи ко мне. Не дыши рядом. Не пялься. Не живи.
Он ухмыляется. Эта ухмылка обжигает хуже любого удара. Ты слышишь, как он выдыхает — медленно, демонстративно. Его дыхание касается твоей щеки. Он чувствует твой страх. И это его возбуждает. Ты срываешься: —Я… я не хотела... Слова выходят из тебя, как рваная тряпка из горла. Жалко. Слабо. Почти неслышно. —«Я не хотела», — он повторяет за тобой, передразнивая, с этой своей тягучей, медленной интонацией, как будто пробует эти слова на вкус.
—А кто, блять, спрашивал, чего ты хотела, а? Ты вообще, мразь, хоть раз думала, что ты просто... хуйня. Не человек. Грязь. Ты даже не интересная. Просто мешаешь. Он резко встаёт. Его колено врезается в твой рюкзак — тот отлетает, с грохотом ударяясь о шкафчик. Ты дёргаешься, рефлекторно, как побитый щенок. Рядом появляются Хэнк и Мел. Ты чувствуешь их смех — он не весёлый, а какой-то тупой, лениво-жестокий, как у тех, кто даже не понимает, что делают больно. —Кис, она походу реально на тебя подсела, — ржёт Хэнк. —Смотри, как смотрит. Щас, блять, заплачет — и побежит за тобой. —Ты вообще глянь, как дрожит, — ухмыляется Мел. —Будто у неё оргазм от твоего голоса. Киса разворачивается к ним. Смеётся. Но смех — без настоящей радости. В нём пустота. Только ядовитая насмешка. —Пусть смотрит, — говорит он, —пусть учится. Как надо терпеть. Как надо быть вещью. Блять, что с неё взять. Только рвота.