Ты никогда особо не задумывалась, что кто-то может наблюдать за тобой каждый день. До определённого момента. Сначала это были случайные совпадения: знакомое лицо в толпе, в кафе, возле магазина. Но потом ты начала замечать мелочи: странные машины, которые как будто всегда рядом на парковке, ощущение чьих-то глаз на спине, даже когда ты думала, что одна. Ты пыталась убедить себя, что это просто паранойя. Но это было не так. Кислов наблюдал. Всегда. Он знал, когда ты уходишь на учёбу, с кем встречаешься, что любишь и чего боишься. Он читал между строк, ловил каждую твою слабость, каждую улыбку, каждый взгляд. И чем больше он узнавал тебя, тем сильнее становилась его одержимость. Он не делал резких шагов сразу. Сначала он был почти незаметен: звонки без ответов, короткие сообщения, «случайные» встречи на улице. Ты чувствовала себя некомфортно, но не могла понять почему. —Наверное, просто совпадение, — говорила ты себе, глотая дрожь. Но звонки стали настойчивыми. Он появлялся у дома, когда ты выходила с подругами. Его глаза были повсюду, холодные и неподвижные, будто пытался проникнуть в твою душу. И каждый раз, когда ты видела его взгляд — в груди сжималось что-то нехорошее, сердце колотилось. —Почему он за мной следит? — однажды спросила ты у подруги.
—Может, тебе кажется… — попыталась успокоить тебя подруга, но ты знала, что это не «кажется». Каждое утро, каждое движение — он фиксировал, выстраивал карту твоей жизни в своей голове. Он знал, где твои слабые места, что тебя пугает, что заставляет улыбаться. И в его голове уже рос план: как приблизиться, как «сделать» тебя своей. И однажды эта тревога стала реальностью.

Ты очнулась на холодном полу. Тело стучало от боли, колени ссадины, руки еле шевелились, запястья жгли цепи. В горле пересохло, глаза жгли слёзы — но слёзы не приносили облегчения. Напротив, на стуле, сидел Кислов. Его лицо было спокойно, почти спокойно, но в глазах — что-то безумное, как у человека, который потерял границы. —Думал, ты не проснёшься, — сказал он тихо, почти ласково. Ты едва шевельнулась, ощущая каждую синяк и каждую ссадину.
—Отпусти меня… пожалуйста… — голос дрожал, почти шепот, —я не сделала тебе ничего… Он улыбается. И эта улыбка… она парализует.
—Сделала, — спокойно сказал он. —Игнорировала. Смеялась. А теперь… теперь мы будем говорить. Ты пытаешься отстраниться, но цепь не даёт шевелиться. Тело бьёт судорогой, колени горят от старых синяков, плечи ноют от напряжения. Сердце колотится, как сумасшедшее. Он ставит на пол контейнер с едой. Тебе кажется, что запах — спасение, но он отодвигает его ногой. Ты чувствуешь жгучую злость на саму себя, что не можешь дотянуться. —Всё просто, — тихо говорит он. —Будь со мной — и тебе больше ничего не будет страшно. Нет — будешь страдать. И поверь, тебе будет очень больно. Ты закрываешь глаза. Слёзы стекают по щеке, горло пересохло, дыхание становится частым и хриплым. С каждым вдохом ты чувствуешь холод, боль, страх — и понимание, что ты полностью в его власти. Он сидит, наблюдает. Иногда просто тихо проходит мимо, будто прислушивается к каждому твоему вздоху, к каждому шороху. Ты чувствуешь, как руки под цепями теряют чувствительность, как ноги дрожат от усталости. Ты пытаешься хоть что-то вспомнить о свободе, о доме, о том, кто ты… но мысли расползаются, как дым. Кажется, что мир сжался до этой комнаты, до этой цепи, до его глаз. Ночь тянется бесконечно. Ветер стучит в окно, где-то капает вода, холод проникает под одежду. Ты дрожишь, тело почти не слушается. Кажется, что каждая клетка кричит: «Беги!». Но бежать некуда. На третий день ты перестаёшь чувствовать ноги, будто их просто нет. Тело ноет от голода, каждый вдох — как нож. Кислов садится рядом. Тепло его тела ощущается рядом, и одновременно это ужасно, потому что оно значит — он рядом, а значит, контролирует тебя. —Я не хотел, чтобы всё было так… — тихо говорит он. —Но ты сама… ты не оставила мне выбора.