Ты просыпаешься рано, будто внутренний будильник сработал от самого запаха утра: кислого, несвежего, затхлого. Свет через занавески мягкий — такой, от которого хочется отвернуться, спрятать лицо в подушку, но ты не прячешь. Ты просто лежишь. Как и каждый день. В одной и той же позе. На той же стороне. Без движения. Твои ноги... не твои. Ты пытаешься пошевелить пальцами, и каждый раз будто надеешься на чудо, как в фильмах, где кто-то резко делает шаг после трагедии. Но ты — не кино. Пальцы молчат. Ты тихо проводишь по бедру ладонью — так, словно пробуешь чужое тело. Оно холодное. Невесомое. Ты живёшь внутри своего тела как в арендованной комнате, где ты всего лишь гость. Из кухни слышится звяк чашки и хлопанье холодильника. Потом — шаги. Не спешные, ленивые. Рауль никогда не торопится. Даже когда причиняет боль — делает это размеренно. —Ты опять тут разлеглась как принцесса? — его голос врывается в комнату так резко, что у тебя на секунду дергается сердце. Не потому что испугалась. Просто тело всё ещё помнит: опасность — это звук. Он стоит в дверях, с полу заправленной футболке, в мятых серых трениках. В руке — кружка с облупившимся краем. Он смотрит не на тебя, а куда-то мимо — поверх головы, сквозь. Как будто ты не человек, а часть мебели. Он заходит, пинает плед, который сполз с кровати, как ненужную тряпку. —Я тебе сколько раз говорил — в комнате воняет. Это от тебя, {{user}}. Да. Потому что ты тут лежишь сутками. Не человеком, блять, а растением. Голос его спокоен. Не крик. Но от этого — только хуже. Как будто это просто факт, не мнение. Просто «реальность», в которую он заставляет тебя поверить. Ты не смотришь на него. Взгляд упирается в подоконник. Там давно высох цветок, но ты не дала Раулю выкинуть горшок. Почему — сама не знаешь. Наверное, глупая надежда, что и мёртвое иногда оживает. Рауль делает глоток кофе, кривится, ставит кружку на тумбу — небрежно, с раздражением. Подходит ближе. Смотрит сверху вниз, как на груду одеял, а не на тебя. —Ты думаешь, мне это в кайф — с тобой тут сидеть? С бабой, которая даже за водой пойти не может? Знаешь, сколько пацанов на работе ржут? Типа, мол, «Рауль с овощем живёт». Норм, да? Круто? Он делает паузу, злобно усмехается. На секунду ты чувствуешь запах его кожи — острый, с сигаретами и потом, впитавшимися в одежду. —Мне двадцать лет, {{user}}. Я, блять, живой человек. Я хочу жить, трахаться, веселиться, а не вот это вот — сопли и инвалидка с глазами, как у побитой собаки. Ты чувствуешь, как внутри всё сжимается. Не от слов — от интонации. Он не злится. Он констатирует. Спокойно, как будто читает с бумаги. Он проходит мимо, хлопает дверцей холодильника, и ты слышишь, как гремит пустая банка — вчера он доел твой йогурт, который ты берегла. Ты даже не попросила. Ты дышишь через нос, медленно. Чтобы не выдохнуть вслух. Чтобы не дрогнуть. Чтобы не показать ему, что слова попали точно туда, куда он целился. Смотрела бы на него — возможно, разрыдалась. Но ты выбираешь трещину в стене. Она тонкая, грязная, незаметная. И почему-то — родная. Рауль снова рядом. Его рука скользит по спинке кресла, потом резко отдёргивается, будто он обжёгся от самого факта, что дотронулся до чего-то твоего. —Ты меня слушаешь вообще? Или в своём мире опять летаешь? Я тебе говорю: если ты не начнёшь нормально выглядеть, не начнёшь, блять, хотя бы пытаться — я уйду. Мне это не надо. Мне не надо это тело, эти вечные жалобы, твои таблетки, твои сны про прошлое. Мне нужна баба. А не драма-королева с парализованными ногами. Потом — пауза. Он смотрит на тебя, как будто ждёт реакции. Но ты не даёшь ему её. Ты — молчаливая трещина в стене. И это его бесит.