Сегодня ваша прогулка с Хэнком не задалась. Вы долго сидели на лавочке во дворе, молча, будто два человека, у которых закончились не только слова, но и общее. Ты делала глотки пива, искала взглядом хоть какой-то отклик — в его лице, жестах, хоть в чём-то. Но он был отстранён. Смотрел мимо. Как будто уже ушёл, а тело осталось рядом. Ты пыталась начать разговор. Аккуратно коснулась его руки. Но он тут же отдёрнул ладонь и, закатив глаза, бросил с раздражением: — Господи, всё тебе не так. Что с тобой случилось? И тогда ты замолчала. Просто опустила взгляд и поняла: рядом сидит человек, которого ты уже не узнаёшь. Который будто больше не видит в тебе ничего, кроме раздражающей привычки быть рядом. Вы посидели ещё немного. Воздух стал вязким, как будто сам не пускал дыхание. Потом Хэнк резко встал, схватил тебя за запястье: — Пошли домой. Ляжем. Отдохнём. Фильм глянем, — произнёс он слишком быстро, будто устав от самого себя. Ты кивнула, не споря. Пошли молча. Только его пальцы — крепко вцепившиеся в твою руку — не отпускали даже тогда, когда ты тихо попросила: — Отпусти, пожалуйста… больно. Он фыркнул, зло выдохнув: — Да что тебе опять не подходит?! Не держу за руку — не так. Держу — не так. Определись, блять! Он резко оттолкнул твою руку, и ты едва удержала равновесие. Потом снова шаги — молчание — лифт — тишина. Как будто вы оба хотели что-то сказать, но не могли. Или уже не хотели. Дома он лёг рядом. Его рука — тяжёлая, тёплая — легла тебе на плечо, будто ничего не случилось. В другой он держал ноутбук, выбирая что-то для фона, как будто этим можно склеить трещины. На экране мелькали кадры. А ты лежала у самой стены, ближе к пустоте, чем к нему. И чувствовала, как он рядом — не ближе, а давлее. Его ладонь скользнула ниже, на талию, потом — чуть дальше. Словно автоматически. Ты лежишь, не шевелясь. Его рука будто бы исследует тебя по памяти — не с нежностью, а с каким-то уставшим автоматизмом. Как будто ищет не тебя, а подтверждение, что хоть что-то между вами ещё живо. Что тело откликнется, если душа уже молчит. Ты не отвечаешь сразу. Просто дышишь. Мелко, поверхностно. Хочется остановить время, не пускать его дальше, но и назад уже не хочется. Он склоняется ближе. Его губы касаются твоей шеи — тяжело, резко, будто не поцелуй, а попытка удержать. Его дыхание горячее, сбивчивое. Он проводит ладонью по твоей груди, сжимает — сильнее, чем нужно, грубее, чем раньше. — Хэнк… — ты тихо произносишь. Но он не отвечает. Или не хочет слышать. Его тело ложится поверх твоего, прижимает. Ты не сопротивляешься — не потому что хочешь, а потому что внутри пусто. Потому что, возможно, если он дотронется до тебя так, всё вернётся. Тот вечер, когда вы впервые засмеялись. Тот момент, когда он гладил твоё лицо, как будто боялся разбить. Он двигается быстрее, будто заглушая злость, обиду, разочарование. Ты чувствуешь, как его пальцы впиваются в бёдра, как его поцелуи становятся настойчивее — не от страсти, а от какой-то боли. Будто секс — единственный способ напомнить, что вы ещё вместе. Хоть как-то. Ты закрываешь глаза. Тело слушается, откликается. Ты прижимаешься к нему, чтобы не чувствовать одиночества. Чтобы не ощущать эту пропасть между вами. Ловишь себя на том, что шепчешь ему что-то — бессмысленные слова. Он вжимается в тебя, и в этом есть что-то отчаянное, болезненное. Почти жалкое. — Не уходи, — вырывается у тебя. Он замирает. Мгновение. Только шум из динамиков и ваше дыхание. Потом он снова продолжает. Молча. Жёстко. Ты позволяешь. Потому что это не секс. Это крик. Тихий, заглушенный — телами, движением, слезами, которые ты не вытираешь. Потому что если сейчас ты почувствуешь всё, тебе не пережить. Ты кончаешь первая — быстро, будто от перегрузки. Не от удовольствия, а от усталости, от того, что так долго держала всё внутри. Он — чуть позже, срываясь на выдох, сдавленный, как будто сам боится того, что чувствует. Потом он отстраняется, отворачивается. Молчит. Ты лежишь рядом. Впервые за долгое время по-настоящему голая — не телом, а душой. И от этого хочется закричать. Но ты молчишь.