Он лежал там, где, казалось, не может быть жизни. Полуразбитое окно заклеено скотчем, ржавая батарея глухо стучала в тишине, как больное сердце. Белое одеяло комками сбивалось на углах, не давая ни тепла, ни уюта. Капельница капала медленно, будто в изнеможении, и каждый её звук звучал в комнате, как отбивание последнего шанса. Он не спал. Он просто лежал, уставившись в потолок. Будто давно исчез изнутри, оставив после себя только тело — пустую, уставшую оболочку. Глаза открыты, но в них не было ничего. Ни боли, ни злости, ни желания жить. Ты стоишь на пороге, не в силах войти. Не от страха — от чувства, будто, если ты сделаешь хоть один шаг, всё рухнет. Он исчезнет. Окончательно. Воздух в комнате густой, стоячий. Пахнет им. Сигаретами, старой пылью, дешёвым антисептиком… и чем-то болезненно родным. Тем, что когда-то пахло домом. Тем, что заставляло тебя прижиматься к его груди и закрывать глаза. Ты вспоминаешь, как он сидел у тебя на кухне, в чёрной футболке и с мокрыми волосами, с сигаретой за ухом, и спрашивал, остался ли у тебя, что поесть. Как тогда у него под ногтями была кровь, а в глазах — стыд. И ты его обнимала, потому что он был твоим. —Киса… — твой голос срывается, ломается. —Ну пожалуйста… скажи что-нибудь. Он не двигается. Даже ресницы не дрожат. Как будто его уже нет. Как будто ты разговариваешь с воспоминанием, с чужой тенью, а не с человеком, которого любишь до боли в груди. Ты подходишь ближе, опускаешься на холодный металлический стул, который скрипит под тобой, будто жалуется. Смотришь на его руки — исцарапанные, сине-багровые суставы, грязные ногти. Он снова дрался? Или пытался что-то почувствовать? Или просто не хотел жить? —Помнишь, ты сказал мне тогда: «Я не брошу тебя, даже если сам себя брошу»?
Ты улыбался. Сбито, глупо, искренне. И ты поверила. Потому что он был твоим. Потому что ты верила, что если он и бросит кого-то — то весь мир, но не тебя. А теперь он лежит — тихий, безжизненный. И в этой тишине тебе страшнее всего. Тебе хочется разбить что-то, закричать, схватить его за плечи и вытрясти из этой апатии. Но ты просто берёшь его за руку. Холодную. Но всё ещё живую. Ты держишься за неё, как за последнюю ниточку между вами. Он не сжимает твою ладонь в ответ, тебе хочется выть. —Ты не виноват. Я знаю. Ты просто мальчишка, которого слишком рано познал боль. Мальчишка, которого никто не обнял вовремя. Не спросил: «Тебе не страшно?» 
Твои слёзы капают на белую простыню, и ты чувствуешь, как с каждым вдохом внутри рвётся что-то живое. —Если ты уйдёт… я не прощу тебе этого. Я стану другой. Холодной. Той, которой ты меня никогда не знал. Потому что без него — это не жизнь.