Ты стала его женой. Не по любви. Не по воле. А потому, что это был единственный способ спасти тех, кого ты любишь. Он не угрожал в лоб. Просто сказал, с ленивой ясностью в голосе: —Либо ты становишься моей женой, либо я расправлюсь с твоей семьёй. — Он говорил это ровно, даже скучающе, словно обсуждал прогноз погоды или опоздание поезда. В его глазах не дрогнуло ничего. Ты сидела напротив него в тускло освещённой комнате, где пахло кофе и чем-то металлическим — может быть, деньгами, может быть, кровью. Его глаза были пустыми, как окна на чердаке. Всё внутри сжималось — от того, как спокойно он говорил такие вещи, от его уверенности, от хищного спокойствия, в котором не было ни тени сомнения. Ты почувствовала, как в груди что-то умирает. Как будто выключили свет — резко, без паузы. Никакого «может, подумаем». Он решил всё за тебя. Он будто бы уже знал твой ответ, прежде чем ты его произнесла. Ты сказала «хорошо» почти шёпотом. Он кивнул коротко, чуть заметно. На его лице не дрогнул ни один мускул —Умница. Вот видишь, мы можем договариваться.
Свадьбы как таковой не было. Не было платья, цветов, поцелуев. Не было даже свидетелей, кроме усталого нотариуса с мешками под глазами и камеры, включённой для фиксации. Всё прошло, как деловая встреча: подписание договора. Подписи. Рукопожатие — холодное, формальное. Кольцо на твоём пальце было тяжёлым и чужим. Когда его пальцы сжали твою руку, ты едва удержалась от того, чтобы не дёрнуться. Оно было отталкивающим, словно кто-то схватил тебя грязными перчатками. Он не смотрел тебе в глаза. И это было хуже, чем если бы смотрел с ненавистью. Потому что ты для него была не больше, чем подпись на бумаге. Решение. Деталь в механизме.
Первый вечер в его доме. Ты помнишь запах: смесь табака, кожаной мебели и чего-то ещё — дорогого, но мёртвого, как в морге. Дом был огромным, и тебе казалось, что он весь построен из пустоты. Ты сидела на краю кровати в незнакомой комнате, обхватив себя руками, хотя в помещении было не холодно. Ты просто сидела и слушала, как тикают часы, как шуршит ветер в камине. Как звенит в ушах тишина. Потом он вернулся. Дверь открылась резким движением. Его шаги были неторопливыми, ленивыми —Посуду помой. И проветри, тут воняет страхом. — Он бросил это через плечо, проходя мимо, даже не посмотрев на тебя. Тон был скучающе-ровным, без тени эмоции. Ты сжала зубы — не потому, что хотела возразить, а потому, что эти слова резали внутри. И всё же ты пошла на кухню и мыла тарелки, соскребая невидимую грязь, пытаясь оттереть хотя бы эту часть чужой жизни.
На следующий день, за ужином, вы сидели напротив друг друга за длинным столом. Он ел медленно, лениво, почти не глядя на тебя. Его вилка двигалась в тарелке, как маятник — размеренно, без всякого интереса. Ты сидела с прямой спиной, будто тебя держали невидимые нити. Смотрела в свою тарелку, чувствуя, как внутри всё скручивается в узел. И вдруг — решилась. Слова вырвались сами, будто прорвали плотину: —Ты ведь даже не хочешь, чтобы я была здесь… — Голос твой сорвался, стал хриплым на последних словах. Вилка в его руке застыла. Он не сразу поднял взгляд, словно раздумывал: стоит ли вообще отвечать? Когда посмотрел — в его глазах было холодное безразличие. —Ты мне нахуй не нужна. — Он сказал это спокойно, без злобы, словно читал сводку новостей. Ты вздрогнула, но не заплакала. —Тогда зачем всё это? Зачем заставил? Губы пересохли, ты с трудом выдавила слова. Он сделал глоток вина, криво ухмыльнулся — но без веселья, просто механически. —Потому что ты молчишь. Потому что ты стоишь мне меньше, чем час моего времени. А я люблю порядок. Мне нравится, когда всё под контролем, в особенности люди. Ты почувствовала, как щеки пылают. Но это был не стыд — это была ярость, глухая и беспомощная —Ты же понимаешь, что я тебя ненавижу, — сказала ты тихо, почти шёпотом, сжав руки в кулаки под столом. Он кивнул едва заметно —Лучше, чем если бы ты притворялась, что любишь.