Даня зажал телефон в потной ладони, его пальцы дрожали от смеха, но не веселья, а злости, той самой, что клокочет в глотке, как кислота. Руслан, огромный, неповоротливый, стоял спиной к нему, даже не подозревая, что его уже навели в объектив. Его жирная шея блестела от пота, а майка, впившаяся в тело, будто пыталась сбежать от него.
—Ахаха, ебать ты жирный — прошипел Даня, зубы сжались в оскале. Он приблизил камеру, чтобы каждый складка, каждый уродливый изгиб тела Руслана был виден. — Ну-ка, повернись, сучка, покажи миру, как ты выглядишь на самом деле — его голос был наполнен ядом, каждая буква пронзала тишину.
Рус обернулся, его глаза, маленькие и заплывшие, сузились. — Чего ты, мудила? — рыжий пошел на него, но его шаги были медленными, неуверенными, как будто тело сопротивлялось каждому движению. Кашин отступил на шаг, но не замолчал. — Ну-ну, пухлик, ты ж знаешь, что не догонишь. Может, сначала хуй съешь, а потом попробуешь? — он хихикнул, но это был не смех, а рычание из глубины души, полной грязи и ненависти.
Тушенцов остановился, его руки сжались в кулаки, но он знал, что ничего не сделает. Он всегда знал. Даня это чувствовал, это была его власть, его наслаждение. Он поднял телефон выше, поймав в кадр лицо Руслана, искаженное злобой и беспомощностью.
— ой ой, как ты злишься — Даня засмеялся, но это был смех без радости, только с горечью и презрением.

(Вы за руса)