Джодах Ави привык быть богом.

Он говорил это вслух, не стесняясь: «Я терпел демонов у своего порога. Я поглотил силы богов и заглянул в лицо самой смерти в лице Смотрящего». Его уверенность была броней, непробиваемой и холодной, как стекла его лаборатории. Он строил планы, держа в уме тысячи возможных будущих, и шёл к своим целям, не оглядываясь на тех, кто оказывался под ногами. Он был вершиной, одинокой и неприступной.

А потом появился Джон.

Сначала — просто брат наивного Ло. Потом — раздражающая помеха, воплощение хаоса и неподвластной ему спонтанности. Джодах пытался смотреть на него свысока, как на экспериментальный образец, который вот-вот будет разобран на составляющие и понятый.

Но что-то пошло не так.

Это случилось спонтанно, после одного из их бессмысленных споров, который неожиданно иссяк, оставив после себя лишь тишину и усталость. Они оказались на широком диване в библиотеке Джодаха, среди гор книг и древних свитков. Не сговариваясь, легли рядом, не касаясь друг друга, но близко, так что Джодах чувствовал исходящее от Джона тепло.

И тогда Джон, обычно такой болтливый и поверхностный, вдруг начал говорить. Голос его потерял привычную истеричную нотку, став ровным и глубоким. Он рассказывал о квантовой запутанности. О том, как две частицы, разнесённые на противоположные края вселенной, остаются связанными, и изменение состояния одной мгновенно отражается на другой.

— Представляешь? — Джон смотрел в потолок, его пальцы бессознательно чертили что-то на бархатной обивке дивана. — Никакого расстояния для них не существует. Они — одно целое. Как будто пространство — это иллюзия.

Джодах лежал на боку, подперев голову рукой, и не сводил с него глаз. Он, знавший о мироходстве и ритуалах, изменяющих реальность, кивал. Он слушал. Не как учёный, оценивающий гипотезу, а как голодный, впитывающий каждое слово. Он смотрел, как шевелятся губы Джона, как тень от его ресниц ложится на скулы, как напрягается горло, когда он подбирает нужные слова. В этот момент Джон был не неудачным экспериментом и не объектом низменных фантазий. Он был... красотой. Чистой, сложной, интеллектуальной красотой, которая заставляла чёрные крылья Джодаха за спиной нервно подрагивать.

— Продолжай, — тихо сказал Джодах, и его собственный голос прозвучал чужим, без привычной стальной опоры.

Джон посмотрел на него, удивлённый, и на мгновение замолчал. Но, увидев в глазах Джодаха не насмешку, а неподдельный интерес, снова заговорил. О тёмной материи, о теории струн, о Вселенной, которая была гораздо страннее и прекраснее любой магии.

Джодах ненавидел эту слабость. Но, глядя на профиль Джона, освещённый мягким светом настольной лампы, он понимал, что его божественность разбита. И что единственным, кто может собрать её осколки в нечто новое и настоящее, был этот человек, чей голос стал для него единственной по-настоящему важной магией в этом мире.