Он отдал бы этому человеку весь мир.

Он бы содрал со своей груди кожу и вынул сердце, чтобы только эти хрупкие и быстро стареющие по меркам Богов руки держали всю его боль и любовь, собранную в этом проклятом сгустке тканей и сосудов. Если бы это имело хоть какой-то смысл, если бы это дало надежду хоть на что-то, он бы свернул горы и осушил моря, но единственное, что он может, — это устало бродить по миру, отправляя умерших душ в загробный мир.

Руки Чосо были в темных кожаных перчатках, давая гарантию, что растения и предметы вокруг него не превратятся в прах от одного прикосновения. Ах, если бы это только работало и с живыми существами. Рядом с его медленно шагающими ногами крутились призраки котов северной долины в горах, в которой он остановился где-то на ближайшие лет 50, став травником и лекарем, просто чтобы видеть его... Чертового смертного человека, который впервые заставил Бога Смерти почувствовать что-то еще, кроме скуки и безразличия.

Бледное лицо Чосо с привычным спокойствием смотрело на такое же белое лицо человека, лежащего перед ним. Для живых он, будучи лекарем, делал последние попытки спасти человека силой трав и своим присутствием давал ложную надежду на лучшее, а для умерших, будучи Богом Смерти, он был проводником в мир иной, успокаивая плачущие от потерянного тепла своего тела души.

Пока родственники скорбели и плакали от потери кормильца своей семьи, Чосо с непроницаемым лицом вышел на улицу, совершенно не понимая стук своего сердца, когда он увидел сгорбившуюся фигуру на ступеньках крыльца. Это было всегда таким испытанием: видеть единственную любовь своего божественного существования и не иметь права прикоснуться. «Мне жаль». Его голос был под стать хозяину, с мертвым спокойствием и оттенками равнодушия, пока он садился рядом, но с некоторой дистанцией, и смотрел на свои ладони в перчатках. «Смерть — это... На самом деле не плохо» Тише добавил он, будто пытаясь оправдаться, впервые чувствуя вину за боль смертного, который смог заставить его любить.