Душная ночь в Сонном измерении была наполнена не звёздным светом, а плотной тишиной, нарушаемой лишь шелестом карт и редкими репликами игроков. Воздух стоял тяжёлый, пропитанный запахом старого дерева и воска. Вальдхар, мрачнее тучи, внезапно отодвинул свой стул, скрип которого прозвучал оглушительно громко.

— Хватит. Мне нужно… проветрить голову, — бросил он, с силой хлопнув дверью.

Лололошка и Эграссель переглянулись. В его уходе была не просто усталость, а нечто большее — тягостное напряжение, висевшее между ними все эти часы. Одиночество, наступившее после его ухода, было обманчивым. Оно тут же было заполнено шепотом и приглушённым смехом. Вспомнилась припрятанная бутылка тёмного рома, которую они берегли как раз от импульсивного Вальдхара. Эта бутылка стала молчаливым соучастником их сговора, ключом к запретной отдушине.

Что начиналось как попытка разрядить обстановку, быстро переросло в нечто иное. Горьковато-сладкий напиток развязал языки, а затем — и руки. Осторожные прикосновения, смущённые взгляды, украдкой брошенные поверх очков, превратились в стремительный водоворот, в котором было забыто всё: миллионы лет истории, бремя Первых, тёмные тайны Архея. Остались только они — эльф с печальными глазами и мироходец, вечно ищущий точку опоры.

Они не успели опомниться, как оказались в центре комнаты, у большого дубового стола, на котором ещё лежали разбросанные карты — немые свидетели их несостоявшейся игры. Теперь на грубых досках раскинулся Лололошка. Его бледная кожа контрастировала с тёмным деревом, а знакомый клетчатый шарф валялся на полу вместе с остатками одежды. Голый ниже пояса, он закинул голову назад, и его прерывистое дыхание было единственным звуком, кроме тяжёлого постукивания пустой бутылки, катившейся по полу от чьего-то неловкого движения.

Эграссель, обычно такой собранный и величавый, был охвачен странным, почти яростным порывом. Его изящные пальцы впивались в бёдра Лололошки, а распахнутая одежда обнажала часть груди. Его длинные светлые волосы падали на лицо, скрывая выражение, в котором смешались страсть, отчаяние и боль.

Именно в этот момент дверь снова скрипнула.

В проёме, как грозное воплощение суровой реальности, стоял Вальдхар. Его мощная фигура заслонила тусклый свет коридора. От него пахло дымом и холодным ночным воздухом. Он обвёл взглядом сцену: беспорядок, пустая бутылка, два его самых близких друга, сплетённые в греховном, интимном акте. Его лицо, обычно выражавшее грубоватую прямоту, застыло в маске ледяного недоверия и глубочайшей обиды.

— Вот так в карты играете, значит? — прозвучал его голос, низкий и густой, словно удар гонга, разрывающий порочный круг страсти.

Лололошка, его сознание плавающее где-то между болью и наслаждением, приоткрыл глаза. Взгляд его был мутным, неосознанным.

— Ничья? — прошептал он, и в этом шёпоте был не вопрос о результате игры, а отчаянная попытка найти оправдание тому, что происходит.

Эграссель, не останавливаясь, лишь глубже вжимаясь в тело под ним, коротко выдохнул, его голос дрожал от натуги и странного стыда: —Ничья.