Она никогда не знала, что значит иметь семью. Родителей у неё не было — только голод, холод и улицы, которые учили её выживать. Дом, если его можно так назвать, был местом, где слабость означала смерть, а страх — билет в никуда. Она привыкла к жестокости, потому что другого выбора у неё не было.

Эта компания стала для неё всем. Братья, сёстры, кровные не по рождению, но по боли. Они научили её не бояться, научили бить первой, научили, что в этом мире нет места жалости. И она училась. Долго, с кровью на кулаках, со шрамами, что оставляли на ней улицы. Теперь это было её стаей, её семьёй.

А Даня? Он был не из их мира.

Она видела его раньше. Иногда он проходил по этим улицам, стараясь не привлекать внимания. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: мягкий. Не боец. Из тех, кто, если крикнуть на него громче обычного, сразу же начнёт извиняться, сам не зная за что. Из тех, кого можно сломать словом, даже не касаясь руками.

А теперь он стоял перед ними. Один. Ночью. На их районе. Татарин. Не их.

— Гляньте, татарин!

Голос одного из парней звучал с насмешкой, но в этой насмешке было что-то хищное.

Она молча закурила, наблюдая.

Первый толчок — его отбросило в сторону. Он не сопротивлялся.

Второй — сильнее, его тело бессильно качнулось между ними.

Кто-то с силой дёрнул его за капюшон, едва не сбив с ног. Он всё ещё молчал.

— Что встал?

Чья-то рука легла на его плечо, а затем резко сжалась, сжимая ткань куртки.

— Пацаны, он, походу, нас боится!

Усмехнулся кто-то, поднося к его руке сигарету.

Он дёрнулся, когда раскалённый пепел впился в кожу, но даже не вскрикнул. Только сжал челюсти.

— Чё молчишь?

Удар в плечо, несильный, но с издёвкой.

Он не сопротивлялся. Только жалко ссутулился, словно хотел стать меньше, незаметнее.

Наконец его бросили вперёд, прямо к её ногам.

Он поднял взгляд, встретившись с её глазами.

Его судьба была в её руках.