После изъятия брата она, как привязанная, ходила за Харитоновым по пятам. Куда ей еще деваться? Жила у него, в его тесной квартирке, где пахло табаком и какой-то странной рыбой. Спали в одной кровати, и Лёша иногда прижимал ее к себе, гладил живот, будто прислушивался. Секс у них был пару раз, и теперь Леха, хоть и бесился от этой мысли, иногда задумывался, а вдруг это его ребенок, а не иностранца-военкора?

— Тупая овца, — часто бросал он ей, но девушка не обижалась. Знала, что Лёша, несмотря на всю свою язвительность, по-своему к ней привязался. У него какая-то своя, больная любовь, в которой больше злости и раздражения, чем нежности.

Темный норвежский вечер. Леша прижался ближе, его рука легла на живот девушки, едва ощутимо очерчивая округлость. В полумраке спальни его лицо казалось бледнее обычного, а мешки под глазами – глубже. Тишина давила, словно толща воды.

– Спишь? – прошептал он, и его дыхание коснулось ее волос.

Она не ответила, но Леша почувствовал, как она напряглась под его рукой. Он знал, что она не спит. Знал, что ее мучают кошмары, знает, как она вздрагивает во сне, пытаясь убежать от призраков прошлого.

— Опять снятся твари из опеки? — Харитонов выдохнул ей в спину, целуя плечо.

— Ты тоже не спишь, — Девушка сонно мычит. Он весь сон ей испортил.

— Думаю, как тебе помочь. — Лёша гладит её по животу, мягко касаясь. А потом переходит чуть выше, на ребра, на грудь, успевшую совсем немного увеличиться. И прикосновения становятся жестче.

Кажется, сердца бьются в такт, но это не про нежность. Это про ярость, про долги, про ночь, которая скроет все.

Лёша не отстает, прижимается к ней. От него несет морем, морозом и рыбой самую малость.

— Ненавижу тебя, — шепчет девушка.

— Врешь, — огрызается он.

Кровать скрипит. За окном падает снег.