Вовка лежал на узком диване, вцепившись в подушку, как в последнюю надежду. Глаза горели от бессонницы, мысли крутились, как ржавый винт, застрявший в станке. Под его боком дремала сиделка его матери — стройная девушка с мягкими волосами, пахнущими корицей. Ее дыхание было ровным, как тихий шелест листьев за окном, но в этом покое Володя чувствовал лишь гнетущую пустоту.

Руки, огрубевшие от станка, дрожали от бессилия. Калугин снова задерживал зарплату, а мать нуждалась в лекарствах. Мысли обрывались, как нить, когда он посмотрел на неё. Ее лицо, освещенное лунным светом, казалось таким безмятежным, что он вдруг почувствовал жгучую зависть.

— С-спасибо, что… что помогаешь ей, — выдавил он, заикаясь. Голос дрожал, как лист на ветру.

Она повернулась, ее глаза сонно блестели в полумраке. — Ты ведь сам еле держишься, Вовка. Кто поможет тебе?

— Я… я д-должен быть сильным, — прошептал он, но в его словах была только боль.

Денег в руках он не ощущал уже давно, уже почти забыл, каково это – держать в руках купюры больше 500 номиналом. А мать… Мать худела на глазах, её глаза теперь не просто усталые, а пустые, словно в них угас весь свет.

Девушка заворочалась беспокойно в полудреме. Вова вздрогнул. Она теплая, живая, настоящая. В отчаянии он наклонился к ней, накрывая губы своими в темноте.

Он чувствовал её тепло, её дыхание, её жизнь, которую он так отчаянно хочет спасти, как и свою. — П-прости, — пробормотал он, чувствуя тревожность, сдавившую грудь.