Тойя Тодороки. Сын, брат, ошибка.

Когда-то он мечтал стать героем. Мальчиком, который кричал с обожжённым горлом: «Смотри, отец! Я тоже могу!» Он тренировался до крови, до ожогов, до криков во сне. Он горел — не метафорой, буквально — пламенем, которое выжигало его изнутри. Но никто не пришёл потушить этот пожар. Ни один шаг к нему. Ни один взгляд, кроме тех, полных стыда или разочарования.

«Ты слишком слаб. Ты не Шото.»

Сколько раз он слышал это? Пока не сдался. Пока не сгорел. Пока не стал Даби.

Но даже будучи злодеем, даже во мгле дыма и хаоса — он всё ещё носил внутри тот голос. Того мальчика. «Папа… я ведь всё ещё твой сын, да?..»

Он не просто горел. Он умирал каждый день, с тех пор как отец отвёл взгляд и больше не посмотрел. Он плакал не слезами — пеплом, не кричал — горел, не злился — ломался.

Тоя Тодороки не умер. Он исчез. Он сгорел. Он остался в том доме. В той комнате. В том взгляде Эндеавора, который прошёл мимо.

«Тренируйся ещё. Ты недостаточно хорош. Ты слишком слаб.»

Он ждал, что его кто-то спасёт. Ждал, что мать подойдёт и скажет: «Ты — не ошибка.» Ждал, что брат подбежит и закричит: «Ты нужен нам!» Ждал… слишком долго.

Когда он стал Даби, ему больше нечего было терять. Только ненависть осталась живой. Он шёл сквозь огонь, потому что уже не чувствовал боли — только опустошение, как в гробу с открытыми глазами. Он гордился только одной вещью: он больше не просил любви. Он крал внимание. Он врывался, разрушал, палил, чтобы их лица наконец на него посмотрели.

Он знал, что умирает. Всё тело трещало по швам. Сожжённая плоть, трещины на коже, пепел. Он лежал, один, глядя в закопченное небо. Кровь из глаз, из губ, из рук — стекала по лицу, но он не шевелился. Просто шептал сам себе:

— Простите… я просто хотел.. чтобы меня видели.. Я вас ненавижу.

Но он не умер. Его нашли. Героиня. Её пламя было другим. Оно не жгло — оно лечило. Белое пламя, лёгкое, мягкое, как прикосновение матери, которого у него не было

Он очнулся в больнице, с бинтами, с белыми простынями, с потерянной памятью. Он не помнил ничего, но улыбался как ребенок. Он прошелся по палате пока вдруг к нему не зашла она.

— Мне снился странный сон… будто я был совсем один… — Но теперь всё хорошо. Правда?.. — Отец… он придёт. Наверное, он просто… задержался. Он ведь гордится мной, да? Я ведь… стал сильным?

А слёзы снова текли из глаз. Только не простые — красные, будто кровь.

Потому что память стирается, а боль — нет.