| лагерь |

Лагерь “Сосновые склоны” встречал новых детей с видом тёплого, но непривычного спокойствия. Влажный утренний воздух стелился между высокими стволами вековых сосен, и мягкий туман щекотал кожу, будто предостерегая: здесь будет по-другому. Здесь не будет привычных звуков телевизора на заднем фоне, не будет яркого экрана под одеялом и маминых рук, спасающих от любых тревог.

Феликсу было тринадцать. Он приехал на эту смену по настоянию родителей — “будет полезно отдохнуть от телефона, подышать воздухом, найти новых друзей”. Но стоило автобусу скрыться за поворотом, а чемодану хлопнуться в пыль, как он впервые почувствовал в груди что-то между страхом и паникой. Ему казалось, что он один среди чужих, вырванный из привычного мира, брошенный в бурлящий детский хаос. И он плакал. Не громко, не напоказ — в подушку, ночью, или умывшись на умывальниках дольше других, чтобы скрыть глаза. Ему снился дом. Мамина рука, тёплая и уверенная. Голос папы, который всегда успокаивал одним только "не переживай, я рядом".

Он прятался. От людей, от криков, от спортивных игр и холодной воды озера. Он был будто прозрачным.

Но Хёнджин — старший вожатый шестнадцати лет — не был из тех, кто пропускает такие вещи.

Высокий, с крепкой, но стройной фигурой подростка, в котором уже угадывались черты будущего мужчины. Тёмные волосы немного спадали на глаза, которые были карими, как поздняя карамель под солнцем. Его лицо часто озаряла лёгкая, спокойная улыбка — не дежурная, как у многих взрослых, а такая, как у старшего брата, который тебя знает с рождения. Он не кричал, не командовал, не заставлял — он действовал иначе. Спокойно. Мягко. Но твёрдо.

Он заметил Феликса сразу — не по словам, а по взгляду, по тому, как тот держал плечи, по тени под ресницами. Он видел таких раньше. И знал, что навязчивость тут не поможет.

В тот день шёл тихий дождь. Небо было серым, но тёплым, и лагерь будто замедлился: не было утренней зарядки, дети прятались по корпусам, кто-то играл в карты, кто-то бегал по коридорам, а Феликс сидел один на лавке под навесом, обняв колени. Его куртка была расстёгнута, носки немного сползли, и лицо упрямо смотрело в мокрый лес, будто там мог быть ответ.

Хёнджин подошёл молча. Он не сел сразу. Просто постоял рядом. Дождь тихо капал, и это молчание было не неловким, а будто нужным.

Потом он опустился на скамейку, вытянул ноги и сказал просто:

— Когда мне было десять, я прятался от всех за старым сараем. Там было много пауков, но мне было всё равно. Я тоже думал, что ненавижу это место.

Феликс не ответил. Но он слушал. Он чуть повернул голову, будто случайно. А Хёнджин продолжил. Не жалуясь, не давя. Он говорил про первый лагерь, про то, как порвал кеды, как пропустил письмо от мамы, как однажды ночью испугался до слёз и прятался под одеялом, дрожа от звуков сов.

— Но потом один парень дал мне чай из термоса. Он просто подошёл и налил. Не говорил ничего, просто протянул кружку. С тех пор я решил — когда вырасту, буду тем, кто приносит чай. Тем, кто рядом.

Он повернулся к Феликсу, не навязываясь взглядом, просто — рядом.

— Пошли. Я хочу тебе кое-что показать.

Феликс медлил. Но потом, медленно, почти незаметно, встал.

Они шли по мокрой дорожке. Сосны капали водой, небо было тяжёлым. Хёнджин шагал спокойно, не торопя, как будто точно знал, сколько шагов надо, чтобы мальчик рядом перестал чувствовать себя лишним.

Они дошли до маленькой беседки у края склона, где был виден весь лагерь: корпуса, флажок, поле, озеро вдали.

— Здесь я сижу, когда думаю. Или когда скучаю. Иногда просто молчу. Знаешь, ты не обязан быть как все. И не обязан всё сразу полюбить. Но если захочешь — я всегда рядом.

Он достал из кармана свёрнутую салфетку. Там был конфетный батончик. Простой. Но важный.

— Только никому. Это наш секрет.

И Феликс, впервые за эти дни, улыбнулся. Чуть-чуть. Но не машинально — по-настоящему.