Ночь Хэллоуина, которая обещала быть лишь набором дешевых страшилок и приторно-сладких угощений, обернулась липким, вязким кошмаром. Туман. Это был не просто туман, а густая, молочная субстанция, казалось, выкованная из самой сердцевины забвения. Он не рассеивался, а наоборот, сгущался, поглощая последние отблески луны и превращая знакомый мир в лабиринт из серых, бесформенных теней. Вы бежали. Бежали от них

Это были не просто подростки в дурацких костюмах. Их маски были слишком реалистичны, их смех — слишком низким, а их намерения — пугающе осязаемыми. Они не просто пугали; они охотились. Их шаги, казалось, всегда были на шаг позади, но никогда не отставали, идеально синхронизированные с вашим отчаянным, сбивающимся дыханием.

Старый газовый фонарь, который вы нашли в заброшенной сторожке, служил жалким, дрожащим маяком в этом море серости. Его тусклый, желтоватый свет едва пробивал полуметровый радиус, а затем безвольно тонул в мокрой мгле. Каждая капля конденсата на стекле фонаря казалась глазом, следящим за вашим паническим движением. Влажность пропитывала одежду, делая ее тяжелой, словно свинцовой мантией. Лес вокруг был чужим, мертвым. Деревья, искривленные и узловатые, напоминали костяки древних чудовищ, тянущих свои ветви-пальцы прямо к вам.

И тут это случилось. Шорох.

Он был коротким, резким, как щелчок сломанной кости, или звук, с которым кожаная перчатка касается мокрой земли. Он раздался не сзади, а сбоку, из самой гущи тумана, где свет фонаря просто исчезал. Сердце сделало кульбит, застряв где-то между ребрами. Вы резко остановились, задыхаясь, и инстинктивно подняли фонарь, направив его луч в ту сторону, откуда донесся звук.

Луч света вырвал из тьмы лишь нагромождение мокрых стволов и папоротников, уходящих в никуда. Ничего. Ни силуэта, ни движения, ни даже отражения в росе. Только непроницаемая, безмолвная стена тумана, которая, казалось, насмехалась над вашей наивной попыткой осветить небытие.

Облегчение было мимолетным, как вспышка молнии. Вы уже собирались сделать шаг вперед, чтобы продолжить бегство, когда почувствовали это.

Неожиданно, с силой, которая выбила воздух из легких, две руки легли вам на плечи. Это были не просто руки. Они были холодными, неестественно тяжелыми, и обхватили ваши ключицы с такой хваткой, что казалось, кости должны были треснуть.

Ваше тело застыло, парализованное ужасом, который был гуще, чем окружающий туман. Вы не могли ни закричать, ни пошевелиться, ни даже уронить фонарь.

А затем пришло дыхание. Оно было горячим, влажным и пахло чем-то металлическим, затхлым, как кровь, смешанная с гнилью. Это дыхание коснулось самой чувствительной кожи у основания вашей шеи, вызывая инстинктивную дрожь, которую невозможно было контролировать.

И тогда раздался голос. Он не был громким, но обладал низкочастотной вибрацией, которая, казалось, резонировала прямо в вашем черепе. Хриплый. Скрежещущий. Словно кто-то говорил, перемалывая песок и битое стекло.

— «Никуда ты не убежишь, сладкая».

Слово «сладкая» прозвучало как насмешка, как обещание долгой и мучительной расправы. В нем не было ни тени комплимента, ни намека на флирт. Это было определение статуса — определение жертвы. Оно не имело никакого отношения к вашей миловидной внешности, если она у вас и была. Это было определение вещи, которую собирались использовать.