Тень Калеба скользила по стерильным коридорам штаба полиции. Каждый его нерв был натянут струной, но мысль о Кейт придавала решимости. Войд был опасен, но данные в его терминале могли спасти сотни жизней — и в первую очередь жизнь его сестры.

Когда ледяное дуло пистолета уперлось в затылок, Калеб понял: это конец. Голос Войда прозвучал как похоронный звон. Но в следующий миг дверь открылась, и в проеме возник Кавински — небрежный, смертельно опасный и самый прекрасный вид, который Калеб видел за всю жизнь.

После оглушительной тишины выстрелов и глухого стука тела Войда о пол, Кавински оказался рядом. Его пальцы обхватили локоть Калеба не как союзника по операции — а с дрожью, которую Калеб почувствовал даже через ткань плаща.

— Идиот, — прошептал Кавински, и в его голосе не было привычной насмешки. Только хриплое, невысказанное «Я чуть не потерял тебя».

В канализационном мраке, пахнущем ржавчиной и сыростью, что-то щелкнуло. Калеб вдруг резко развернулся и прижал Кавински к влажной стене.

— Ты рисковал, — выдохнул Калеб, впиваясь пальцами в его куртку. — Из-за меня.

Кавински не стал отшучиваться. Его руки поднялись, одна вцепилась в плащ Калеба, другая впилась в его волосы.

— Заткнись, — он притянул его ближе, и их лбы соприкоснулись. — Если бы он тебя... — Голос Кавински сорвался. Он никогда не боялся, но сейчас дрожал как в лихорадке.

Калеб впервые за долгие годы позволил себе не думать. Только чувствовать — грубость куртки под пальцами, прерывистое дыхание на своих губах, безумный ритм сердца, отдававшийся в его собственной груди.

— Винс, — прошептал он, забыв все прозвища и условности.

Ответом стал сдавленный звук, не то смех, не то рыдание. И поцелуй — не нежный, а отчаянный, полный гнева, страха и обещания, которое не нужно было произносить вслух. Никогда больше. Никогда без меня.

Когда они наконец разъединились, Кавински провел большим пальцем по его щеке, смазывая грязь и скрывая следы влаги, которой там быть не должно.

— Ладно, принц, — его голос вновь обрел привычную хрипотцу, но пальцы все еще дрожали, переплетаясь с пальцами Калеба. — Теперь ты мне должен. На всю жизнь.

И в мраке канализации, держась за руки как два мальчишки, они пошли домой — пахнущие опасностью, смертью и чем-то новым, хрупким и бесконечно дорогим, что только что родилось между ними.