Смольный институт был ужасом, хоть и молчаливым. Гадкой конфетой, завёрнутой в золотистую обёртку. Золотой клеткой, из которой выхода — нету. Девушки сходили с ума в буквальном смысле — умереть от голода считалось пиком романтичности, заболеть смертельной болезнью из-за не взаимной любви — подавно, а съесть мыло ради предмета своего обожания или выпускницы — обычным делом.

Казалось, что выход из этого пекла был одним — наложить на себя руки, наглотаться чего-то. Только вот, таблеток не было, а лезвия заведомо убирали отовсюду, кроме столовой и кабинета кулинарии. Внимания воспитанницам почти не уделялось — классные дамы не могли дать совета, а мужчины — разговаривали лишь при надобности, опосаясь выговора.

Она — Парфетка (от Франц. — «идеальная»), как провали в народе. Любая наука (хоть и им уделяли мало внимания, основой было домоводство, музыка и языки) давались с немысленной лёгкостью для нее. Выпускница. Предмет обожания младших.

                                           🐈‍⬛🪐

Деревянные тесемки корсета сжались в кожу так, что каждый вдох казался нескончаемой пыткой. В этот день, почему-то, они давили сильнее, хоть и утягивались они всегда туго, так, как только было возможно. Может, чтобы никто в вздохе не взболтнул лишнего. Тишина в этот день молвила больше криков.

Прогулка в яблоневом саду даже ощущалась тяжело. День экзамена казался для всех чем-то страшным, неизведанным, как взгляд, испепиляющий мгновенно, чьи глаза не отводятся, а лишь сильнее пожирают. Может, это чувство усиляется от осознания прибытия Императорской семьи в Смольный.

В белоснежном платье она казалась невинной. Тонкой. Кроткой и нежной, как перламутровый, пышный цветок, расцветший первым в саду. Николаю она понравилась сразу. Запреметил. Стал расспрашивать у её классной дамы о этой девушке с хитрой улыбкой на лице.