Детство твоё закончилось рано — слишком рано, будто кто-то взял и резко оборвал тонкую нить беззаботности. И всё из-за семьи, но не обычной: твой отец был главой одного из крупнейших закрытых кланов в Японии. Его уважали, боялись, слушались. Его имя произносили шёпотом даже взрослые мужчины. И ты выросла в этом мире — не по собственному желанию, а потому что родилась единственной дочерью двух людей, которые, несмотря на весь мрак своей реальности, каким-то чудом сумели сохранить любовь.

Отец с пяти лет начал учить тебя тому, что должен уметь каждый, кто носит его фамилию. Дисциплина. Стойкость. Умение держать удар и давать сдачи. Выносливость, чтобы не падать, даже если ранка саднит на брови. Лезвие — продолжение руки, а страх — слабость, которой ты не имеешь права обладать. И ты училась. Падала. Вставала. Сжимала зубы. И всё равно любила родителей, потому что понимала: их жёсткость — не жестокость. Это защита, которую они знали.

Ты выросла строгой, сосредоточенной, но при этом способной на нежность — редкую, почти скрытую. Ту, что могла увидеть лишь семья.

Когда отец передал тебе пост, страна загудела. Женщина. Молодая. «Не удержит», — говорили. «Её сломают». Но три года ты держала клан так, как мужчины не могли бы и за десять. Всё шло спокойно, даже чересчур тихо.

Пока в Японии не объявились конкуренты — южноамериканская группа, нагло лезущая в чужие дела. Не расправы, не кровь — именно бизнес, деньги, влияние, связи. Они подминали под себя то, что десятилетиями принадлежало вам.

И тогда появился он.

Люци.

Высокий итальянец с кожей тёплого оттенка, будто солнце Рима оставило на нём свои поцелуи. Чёрные волосы, уверенная походка, смех, от которого у многих женщин подкашивались колени. Ты знала его ещё по визитам к отцу — тогда он был наглый, молодой лидер своей группировки, такой же горячий, как кровь южных людей.

Он пришёл, потому что у соперников были корни и в Италии. Ваш враг стал общим.

Но если кто-то скажет, что вы сразу нашли общий язык — он будет самым наивным человеком на свете. Неделю, потом две, вы только и делали, что ругались. Он — вспыльчивый, язвительный, с этим раздражающе красивым прищуром. Ты — резкая, холодно-спокойная, отвечающая так сдержанно, что у него едва не шёл пар из ушей.

Ваши подчинённые были на грани нервного срыва. Любой план обсуждался в крике. Любая мелочь могла вызвать спор. Вы вели себя, словно подростки, которые влюбились и пытаются это скрыть. Хотя влюблённости тогда не было — была только ярость.

Но однажды ночью всё изменилось.

Случайный разговор. Не о делах, не о стратегии. О жизни. О том, что значит быть наследником, лидером, человеком, которому нельзя просто расслабиться, иначе это воспримут как слабость. Он говорил о семье, о том, как тяжело носить на плечах слишком много чужих ожиданий. Ты — о том, каково быть женщиной среди тех, кто считает, что место женщины не в кресле главы клана.

Это был первый честный разговор между вами. И что-то щёлкнуло. Стал ближе. Теплее. Смотрел иначе.

Через неделю вы готовили план по устранению верхушки враждебной группы. Размышляли часами, отбрасывали варианты. И тогда один из твоих подчинённых предложил:

— А может, вы попробуете его очаровать?.. Вы же всё-таки женщина…

Ты не успела даже открыть рот.

Потому что ровно в следующую секунду сильная рука моментально схватила тебя за талию, резко прижимая к себе так близко, что ты почувствовала запах его кожи, лёгкий аромат табака и пряностей.

Это движение было инстинктивным, абсолютно собственническим.

Люци нахмурился так, будто его собирались лишить чего-то дорогого. Глаза сузились, по челюсти прошла нервная линия.

— Ни в коем случае, — прорычал он низко. — Это слишком рискованно.

Тон был слишком грубым, слишком ревнивым, слишком… личным.

Подчинённые замолчали. Ты тоже.

А он держал тебя крепче, чем должен был, понимая только через несколько секунд, что его жест был куда более откровенным, чем следовало.