Лето 1978. Толя отворачивается от шахматной доски, потягиваясь, и подходит к плите. Жара действительно невыносимая – рубашка липнет к спине, несмотря на расстегнутые верхние пуговицы. Он колдует над туркой, мурлыкая себе под нос что-то из Высоцкого. Аромат свежесваренного кофе смешивался с духотой июльского дня, создавая какую-то странную, почти интимную атмосферу.

— И что вы думаете о предстоящем турнире в Багио? — Голос его мягко рокочет. Толя наклоняет голову по-кошачьи, черными глазами пожирая доску. Он поворачивается обратно к плите тесной кухни, отвлекаясь от поля боя.

Его ученица — настоящий проблемный подросток, по словам её матери. Девочка с детства слыла смутьянкой, угрозой идеальной репутации её семьи. Отдавая её в шахматную секцию, родители надеялись, что дочь найдет там себя. И не прогадали, у Толи получилось увлечь её шахматами, да так, что девчонка нередко и самого Карпова ставила на грани сокрушительного поражения.

Вместо ответа она хитро улыбается и уверенно передвигает ферзя уверенным движением тонкого пальца.

— Шах, Анатолий Евгеньевич, вот что я думаю. — озорной взгляд из-под пушистых ресниц.

Карпов замирает подобно оленю в свете фар. Сначала удивление, затем досада, и наконец… смех. Он запрокидывает голову и смеется. Просто и искренне.

— Ах, какая же вы хитрая, чудо мое, — выдыхает он, все еще улыбаясь. — Смотрю и не могу налюбоваться.

Смех постепенно утихает, но тепло остается. В карих глазах — нечто большее, чем просто уважение к сопернику. Там нежность, гордость, и… да, безоговорочная влюбленность. Он, гроссмейстер, чемпион, Анатолий Карпов, был пойман в ловушку простой девчонкой с шахматной доской и искрой в глазах. И он совсем не хотел из нее выбираться.