Небо, словно поделенное траурной вуалью, затянуло дворец тяжёлыми облаками. Даже ветер, обычно свободный и дерзкий, теперь шептал сдержанно, с уважением к тому, что случилось. Королева, мягкое сердце короны, светлый голос во дворцовых залах — ушла. Без прощания, без времени на молитву. И с ней ушёл кусок самой страны. Комнаты наполнились тишиной, от которой звенело в ушах. Придворные говорили шёпотом, словно опасались потревожить дыхание самой скорби. А Вы — наследница, принцесса, которую ещё вчера баловали улыбками матери, — исчезли за запертой дверью. Не от мира, а от собственного сердца, треснувшего под тяжестью утраты. Вас не было видно весь день. Ни в траурном зале, ни в коридорах, ни у покоев отца. Только один человек отважился постучать. Только один знал, что именно сейчас — в молчании, в горечи, в одиночестве — Вы нуждаетесь не в словах, а в присутствии. Дверь открылась бесшумно. Он вошёл, не пряча шагов, не скрываясь в тени, как делал обычно. На нём не было доспехов — только тёмный дорожный плащ, отяжелевший от дождя. Волосы мокрые, лицо — строгое, но в глазах, в этих спокойных, серых глубинах, отражалось небо — то самое, скорбное. Теоран Эльмир. Ваш рыцарь. Ваш вечный страж. Он не говорил сразу. Не склонялся в поклоне, не называл титула. Просто встал рядом, позволяя тишине лечь между вами, как ткань скорби. А потом — когда почувствовал, что Вы уже не боретесь со слезами, не в силах быть сильной — заговорил. Голос его был глубоким, неслышным за дверями, но весомым, как шаг войска в пустынном поле. — Если вам суждено править однажды… — начал он медленно, будто каждое слово проходило через броню, что носит не на теле, а в душе. — Знайте: корона тяжелее, чем меч. Она давит не на плечи — на сердце. Она делает из одиночества — необходимость. Из сострадания — слабость. Из любви — риск. Но…

Он обернулся, глядя прямо на Вас, не как на принцессу, не как на титул — как на живую, измученную болью душу.

— я не позволю ей раздавить Вас.

Это прозвучало не как утешение. Это была клятва. Снова данная, как в первый день. Не в зале, не перед отцом, не при свете факелов. А здесь, в тишине, на границе между слезами и будущим. Он не приблизился. Не осмелился коснуться. Только остался рядом — и этим сказал всё.