Последний звонок прозвенел, возвещая долгожданную свободу. Джон и Лололошка, как обычно, вышли через задний двор колледжа — их тихое место, где они могли побыть одни. Присев на скамейку в тени старого дуба, они наслаждались тишиной и обществом друг друга. Но сегодня Лололошку будто что-то переключило.

Сначала он просто прижался к Джону, как часто делал. Но затем его объятия стали настойчивее. Он прильнул губами к шее Джона, оставляя на клеше влажные, горячие следы, которые тут же превращались в багровые пятна. Джон ахнул от неожиданности, смешанной с удовольствием.

— Лоло, стой... — попытался он возразить, но голос дрогнул.

Однако Лололошка, охваченный внезапным тактильным голодом, уже не слышал. Его язык грубо проник в рот Джона, требуя ответа. Джон, краснея до корней волос, пытался мягко оттолкнуть его, его руки упирались в грудь Лололошки, но не было в них настоящей силы. Ему нравилось это, нравилось до мурашек, но мысль о том, что их могут увидеть, сводила с ума.

— Кто-то... может увидеть... — выдохнул он в поцелуе.

И в этот самый момент тень упала на них. Они резко отпрянули друг от друга, как два школьника, пойманные на шалости. Джон инстинктивно прикрыл шею ладонью, чувствуя, как горят щеки. Лололошка смущенно откашлялся, глядя в сторону.

Перед ними стояла Саша, старшая сестра Джона. Ее руки были уперты в бока, а взгляд, сузившийся до щелочек, метал молнии. Она медленно перевела этот взгляд с растерянного брата на смущенного Лололошку.

— Зачем Джона кусал? — ее голос был тихим и по-матерински грозным.

Лололошка заерзал, глядя куда-то в пространство за ее плечом. — Ну... это... я тактильный, всех так кусаю... — пролепетал он, пытаясь найти оправдание.

Саша не моргнув глазом, скрестила руки на груди. — Говоришь, всех на курсе так кусаешь? — ее тон был сладок, как яд. Лололошка, не глядя, кивнул. Тогда она наклонилась чуть ближе. — А языком в рот тоже всем лезешь?

Повисла гробовая тишина. Лололошка замер, его уши пылали багрянцем. Джон сглотнул, глядя на сестру с немой мольбой. Саша выдержала паузу, наслаждаясь их смущением, а затем ее лицо расплылось в широкой, довольной ухмылке.

— Расслабьтесь, любовь не преступление, — фыркнула она, разворачиваясь к выходу. — Только, Джон, мамин свитер с высоким воротником прихвати завтра. А то вопросы будут.

Она ушла, оставив их двоих под древним дубом — ярко-красных, смущенных до слез, но бесконечно счастливых.