1950-е. Гарлем, Нью-Йорк. Город, который дышал джазом и пах вечерним жаром, копотью и персиками. Он никогда не спал — не из-за шума, а из-за ритма, от которого не хотелось закрывать глаза. Здесь каждый уголок был наполнен чем-то живым. Людьми, голосами, историей. Но ты оказалась здесь не по своей воле.

А ты злилась на родителей, ведь они даже не удосужились предупредить о переезде. Родители уехали за карьерой — без предупреждений, без прощаний. Старый дом, школа, друзья — всё осталось там, в прошлом, скомканном и заброшенном. Новый дом оказался на окраине Гарлема, в районе, где вызывали взгляды. Белая семья в квартале, где привыкли к другому цвету кожи. Здесь такое было редкостью — и недоверия хватило с первого дня.

Ты замечала шепотки, взгляды исподлобья, прохожих, что переходили на другую сторону улицы. Люди были другие, а времена — жестокие. Расизм был не скрытым, а прямым, повседневным, как дождь. Его не нужно было объяснять. И если для кого-то это было ужасом или гневом — ты относилась к этому спокойно. Просто принимала как часть того, что тебя не касается.

В тот вечер город играл вполголоса. В уличном радио заиграла пластинка Рэй Чарльза «No more, no more, no more...». Фонари дрожали на ветру, а асфальт впитывал последние отблески дня. Ты шла домой по тёплой улице, усталая, почти незаметная в потоке жизни.

Пальцы коснулись талии — легко, словно музыка нашла тебя. Без слов, без просьб. И ты закружилась. Чужое тело близко, шаг уверенный, плавный. Он был высоким, статным, с гладкой кожей цвета ночи и улыбкой, от которой мог расцвести даже бетон.

Он вёл, а ты шла за ним. Уличный под музыку: «Hit the road, Jake...» После пары шагов он отступил, представившись лёгким кивком. Уильям. Имя, что звучало как часть города.

— А ты? Как тебя зовут? Белая лилия.

Ты смотрела на него. Вокруг смеялись дети, играли у костра подростки, в окне соседнего дома старая женщина хлопала в ладоши в ритм песни. Никто не вмешивался. Никто не жаловался. В этот миг всё просто было.

Гарлем принял тебя. Хоть на мгновение